Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»
ПОЗАДИ — МОСКВА...
Мы едем по местам, только что освобожденным от врага. Разбитые, сгоревшие северные деревеньки... Горестно и одиноко маячили черные трубы, оставшиеся от русских печей. На пепелищах кое-где копошились плохо одетые, изможденные люди. Иногда мы останавливались, чтобы набрать воды в радиаторы автомобилей. Соскакиваем с машин и бежим в дом напиться. Хозяйки молча указывают на ведра. Увы! В эти дни они не встречали нас с распростертыми объятиями. Они были безгранично печальными, механически выполняли наши просьбы. Мы не осуждали их за это. Что они могли еще — простые русские женщины, у которых безжалостная война отняла мужей и сыновей, разорила гнезда, поубивала малых детей. Да и сами они случайно остались живыми. Пусто было в этих местах: хоть оккупация была и недолгая, но гитлеровцы здесь свирепствовали, стремясь во что бы то ни стало прорваться к Москве...
Именно здесь, на подступах к столице, наш народ обрел бодрость духа и веру в Победу, но какой ценой...
До сих пор сохранились в памяти скорбные глаза женщин-крестьянок с низко повязанными на лоб платками, со скрещенными руками на груди. Они молчали. Ни укора, ни радости не было в их утомленных глазах — сил, видимо, не было.
Освобожден Калинин, старинная русская Тверь. Мы едем его превращенными в руины кварталами. Еще несколько километров — и мы на линии фронта, где дислоцировался наш 2-й истребительный авиакорпус. Мы — это 103-я отдельная рота связи, которой командовал 22-летний лейтенант-украинец Иван Борисенко.
В роту связи входили телеграфисты, телефонисты, линейщики. В нашем взводе было сначала восемь радисток, все москвички. Старшей была Валя Шахнович, потом Женька Гребенщикова, Галка Красавина, Люся Тусова, Рита Лесникова, Ася Беляева, Тонечка Александрова и, наконец, я. На первых порах несли только военную службу и дежурили на своей радиостанции. Так как корпус был резервом Ставки, то особое значение командование придавало бесперебойной связи с Москвой, которую мы и должны были обеспечивать.
Все подходы к штабу охраняли часовые. Один из постов находился далеко от деревни, при входе на аэродром. Туда как-то поставили дежурить Альку Беляеву. Был туман, дождливое осеннее утро, конец октября сорок второго года. Бедная Аська от холода скрючилась, засунула замерзшие руки в рукава и свою винтовку держала под мышкой. Из-за шума дождя она не услышала звук прилетевшего самолета. Близкое хлюпанье шагов по грязи вернуло ее к действительности. Она вскинула винтовку и закричала: «Стой! Кто идет?» Человек не отвечал и, тяжело ступая болотными сапогами, бесформенными и огромный в накинутой плащ-палатке, надвигался на нее. «Стой! Стрелять буду!», — с перепугу фальцетом заорала Аська. В ответ она услышала: «Что тут еще за чучело? Брысь отсюда!», а продолжение — -уже совсем не для печати. От страха сердце Аськи уже готово было выскочить из груди, а таинственный незнакомец, высказавшись, прошагал мимо. Это был командир корпуса генерал Благовещенский. Он еще не знал, что в распоряжение к нему прибыла рота связи, в которой связистами служили девушки...
Перед прорывом блокады Ленинграда наш корпус встал на пополнение в деревне Василево. Шли ожесточенные бои. Особенно активно действовала наша авиация: летчики бомбили, фотографировали оборону противника, вели разведку. Среди этих летчиков был и мой будущий муж, командир 522-го истребительного полка 215-й дивизии нашего корпуса, старший лейтенант Павел Силин. Он дрался с немцами с первого дня войны, штурмовал немецкие танковые колонны под Смоленском и Москвой, охранял Волховскую ГЭС, вел бои над Малой Вишерой, в ожесточенном бою был сбит, горел в самолете и совершил вынужденную посадку на нейтральной полосе. Его пытались отбить наши передовые части, он ушел в лес и через три дня добрался до своих. Увы, теперь пришлось отбиваться от особистов... Обошлось. Куда бы ни бросала его война, он всегда стремился только к одному: бить фашистских стервятников.
Близился конец блокады Ленинграда. Фашисты, чувствуя всю безысходность своего сопротивления, непрерывно бомбили наши боевые порядки. Фашисты стремились посеять панику и брожение в умах красноармейцев — разбрасывали листовки. Но их ухищрения были напрасны. Наши воины проявляли подлинный героизм и непреклонность. Можно привести немало примеров в подтверждение этому...
На огневую позицию артдивизиона фашистские летчики сбросили тысячекилограммовую бомбу. Артиллеристы Шавыкин и Айсин вместе с пушкой были завалены землей. Боевые друзья, в том числе и наши линейщики, находившиеся рядом, успели их откопать. Оба красноармейца оказались ранеными, однако, уйти в санчасть отказались.
Главное на фронте — дружба и взаимопомощь. У нас завязались добрые отношения с эскадрильей связи. Каждое утро летят над головой десятки самолетов, а мы передаем сводки в Москву. Помню, ночью остановились в поле, выскакиваем из вагонов и проваливаемся в глубокий снег. Мороз обжигает лицо, руки, пробирается в самую душу. Согревала работа: расчищали снег для прохода машин к месту назначения, развертывали радиостанцию...
К нам прибыло пополнение — Валя Егунова и Зина Николаева из Сибири. Валя — крепкая, красивая, с низким голосом и вьющимися каштановыми волосами. Зина — писклявая, всегда смеющаяся... Потом в Литве по-глупому погибнет... А еще из Астрахани — Валя Гурова — тоненькая, чернобровая, говорила певуче, по-украински... Все девчата очень хорошо пели. Частенько в свободные от дежурства часы мы собирались в большой землянке, которая фронтовикам заменяла тепло и уют родного очага. Глядя на веселые огоньки пылающих поленьев в печке, мы вспоминали ласку матерей своих, счастливые дни мирной жизни. То ли от этого веселого огонька, то ли от сердечного тепла ставших родными однополчан, именно в такие минуты высказывались самые сокровенные мечты, вспоминалось самое дорогое из довоенной жизни. И минуты эти в перерывах между боями были настолько дороги, что на всю жизнь запечатлелись в нашей памяти.
Вспоминаю один разговор... Женька Гребенщикова, единственная из нас, перед войной успела выйти замуж. Воспитывалась она в детском доме, выйдя из которого, начала работать на одном из московских заводов, где и встретила свою любовь...
Женька в который раз уже рассказывает — а нам все равно интересно: «Пышной свадьбы не было, просто мы с Вовкой расписались, а потом пошли в Парк культуры Горького кататься на «чертовом колесе». Я все удивлялась, как далеко видна Москва, какая она красивая! Вечером заехали к его матери и объявили, что мы — муж и жена...»
— Как же ты, Женечка, не побоялась?! — воскликнула, как всегда невпопад Алька Беляева. Мы шикнули на нее.
— Вовкина мать подошла ко мне, — продолжает Женя, — да так обняла, что в горле защемило — не знала ведь я материнской ласки...
Чуть раскосые глаза Жени долго смотрели на огонь, языки которого весело выскакивали в открытую створку. Это Аська неумело подкидывала дрова в печурку, ей мешала длинная коса, которую она то и дело откидывала назад.
Девочки в гимнастерках, с расстегнутыми воротничками, сидят на нарах, прижавшись друг к другу. Все мы как свою собственную переживаем ее разлуку с мужем, от которого не было с фронта ни одного письма. А Женя все смотрит и смотрит на огонь... На дворе завывает вьюга, опять заметет вход в нашу землянку, будем переваливаться через сугробы...
— Жень, а Жень, расскажи еще, — тихо просит толстушка Рита Лесникова.
— Вовка мой вместе с заводскими ребятами ушел на фронт добровольцем. Провожали с оркестром. Мать ушла в госпиталь работать, там и ночевала. А я ждала писем и места себе не находила. Единственная была отрада — бегала в военкомат, просилась на фронт, думала, что там найду своего Володю.
Женька взяла гитару и начала медленно перебирать струны.
«Вьется в тесной печурке огонь», — запела она низким задушевным голосом. Девчата подхватили, и песня, грустная и задумчивая, летит через поля и снега, за тысячи верст, к родному дому... И будто мы уже у порога его... Надо бы лечь спать — через пару часов идти дежурить на КП. Но мы вспоминаем о доме, о любимых людях и негромко поем: «Ты теперь далеко, далеко...»
Неожиданно распахивается дверь, и дежурный по роте объявляет: «Старшина Гребенщикова, сержанты Тусова, Лесникова, ефрейтор Красавина — к командиру роты!» Их послали на особое задание в передовые части. Не знали мы, какая там сложилась ситуация в результате последних воздушных боев.
Когда на следующий день мы пришли с дежурства, в своей землянке увидели на месте Жени Гребенщиковой Люсю Тусову, которая перебирала струны Женькиной гитары: «До тебя мне дойти не легко, а до смерти — четыре шага», — шептала девушка. Она была лучшей подругой Жени, которой уже не было с нами, нашей лучшей радистки...
Их вызвали тогда из части на передовую. Радиостанция прибыла ночью, а наутро завязался бой. КП находился около небольшого сарайчика на пригорке. Над головой Женьки то падали вниз, то ввысь взвивались наши «ястребки», отбиваясь от нападающих «мессершмиттов». Видимо, обнаружив радиостанцию, один из вражеских самолетов, пикируя, атаковал ее...
Похоронили Женю Гребенщикову на краю леса. Для нас это была первая утрата любимой боевой подруги. Оборвалась молодая девичья жизнь, жизнь Жени, так и не дождавшейся своего Вовки... Скорее всего он тоже погиб в боях под Москвой... Но остались люди, которые помнят о них, остались прекрасные песни, которые они пели. Пусть память о них перейдет нашим детям.
