Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»
ДЕВЧОНКИ ВОЕННОЙ ПОРЫ
На курсы радисток, которые организовал московский Осоавиахим на Пушкинской площади, я пришла позже всех — набор был уже закончен. И вообще, командир, который принимал на курсы, со мной даже разговаривать не стал.
— Иди, иди домой, к маме! — с какой-то, как будто ласковой горечью, увещевал он зареванную меня. А я, утирая нос, прятала в карман свой новенький паспорт, который получила весной.
Не зная, куда приклонить горемычную головушку, решила я на другой день поехать в Нахабино, где учился на десантника после фронтового ранения под Малоярославцем мой брат Николай. В его взводе были ребята-сибиряки. Здоровые, крепкие, они иногда приезжали к нам в гости, когда удавалось вырваться в Москву. Зная наши скудные запасы продовольствия, ребята привозили вскладчину для семьи своего друга-командира кто хлеб, кто сахар, кто банку консервов. А когда я приезжала в Нахабино повидать брата, они вдоволь наливали мне чечевичной похлебки — это было у них в казарме самое ходовое блюдо.
Я рассказала Коле о своей неудаче с попыткой попасть на фронт.
— И всего-то дел? Дай-ка твой паспорт! — Он внимательно рассмотрел его, где-то подтер ластиком, поправил год рождения, — и я стала на год старше.
На другой день начальник радиокурсов будто и не заметил этого, проверяя мои документы.
— С какого, говоришь, года? — строго спросил он меня и протянул мне паспорт. Я дрожащей рукой забрала документ и начала прятать его в карман платья. Внутри у меня что-то оборвалось, но — пронесло...
— Морзянку знаете? — услышала я голос командира, пока собиралась ответить...
— Знаю, знаю, — уже вылетая из кабинета успокоила я его.
В классе сидели девочки, и каждая быстро выстукивала текст. Меня посадили на свободное место. Рядом сидела худенькая синеглазая девушка с красивыми черными кудряшками, очень серьезная. Я взяла ключ и начала работать. Точка, тире, точка, медленно выстукивала я...
Моя одноклассница по школе Лиля Алексеева уже закончила эти курсы. Это она привела меня сюда, а сама куда-то исчезла. Она рассказывала мне, что радистов готовят для заброски в партизанские отряды. Я же не очень отчетливо представляла себе, что со мной будет, но маме объяснила, что я хожу заниматься в школу, где экстерном сдаю дисциплины за 9 — 10 классы. Так прошел ноябрь, декабрь...
Наступил 1942 год.
Мы уже основательно освоились с морзянкой и умели прилично работать на ключе, а я всегда старалась бок о бок сидеть рядом с серьезной черненькой девушкой. Звали ее Валерия Шахнович. Она была студенткой III курса исторического факультета МГУ.
В конце февраля нас построили, приказали сдать паспорта и объявили, что мы можем съездить домой, взять вещевые мешки, ложку, кружку, туалетные принадлежности и ровно в два часа быть на построении...
Я лечу на Нижнюю Масловку. Через ступеньку — на 4-й этаж и сообщаю новость маме, а она потихоньку оседает и оседает на пол. Обморок. Прибегает соседка.
— Шутка ли? Третья на фронт уходит... Ведь только шестнадцать тебе... — в голос причитает она, приводя мать в сознание. А я моча кладу в мешок предписанные кружку, ложку и «неуставный» томик стихотворений...
Нас построили на Пушкинской площади, и мы пошли по улице Горького, «по Тверской-Ямской»...
— Запевай! — скомандовал молоденький лейтенант.
— «Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой», — во всю глотку поем мы: я, Рита Лесникова, Валя Шахнович, Люся Тусова, Галка Красавина, Тонечка Александрова, Зойка Маштакова, Ася Беляева, Ирина Крахт и многие другие девочки-москвички.
Колонна проходила мимо Елисеевского магазина с заклеенными крест-накрест стеклами и окнами, заваленными мешками с песком. К стене дома жалась длинная очередь за хлебом.
Мы лихо чеканили шаг. Вдруг одна из женщин срывается с места и с криком подбегает к нам:
— Куда же вы, доченьки? Господи, да что же это!? — и она, и вслед за ней и другие женщины стараются на ходу нас обнять, сунуть в руки скромный подарок на дорогу.
Мы уходили воевать. Но попали в Тайнинку — по Ярославской железной дороге. Там, в бывшей школе-десятилетке разместилась Московская военная школа радиоспециалистов.
Нам выдали обмундирование — все не по росту. Но мы были довольны и горды: напялили на себя необъятные гимнастерки и хохотали, глядя друг на друга. Ну и солдаты!
5 мая 1942 года мы сдали государственные экзамены и приняли воинскую присягу. А ночью, по тревоге, в один миг были сборы, и поехали мы в сторону Москвы. Расположились в землянках на территории Тушинского аэроклуба имени Валерия Чкалова.
Старшей у нас была Валя Шахнович — умная, внимательная ко всем. У нее был какой-то талант общения с людьми, всегда умела найти подход к нам, молодым и задорным, ее боевым подругам, которые еще не успели повзрослеть. Эту душевную чуткость она сохранила на всю жизнь. Теперь-то я понимаю: Валя берегла нас, с каждой говорила доверительно и находила нужные слова, которые западали в душу, ненавязчиво подталкивала к принятию правильного решения. Она была скорее наша старшая сестра, и никто из нас даже в мыслях не мог подвергнуть сомнению ее авторитет. Валя Шахнович всегда была нашим лучшим товарищем и другом и остается такой до сих пор.
Помню Калининский фронт, Тихвинскую операцию на Северо-Западном фронте, Волховский фронт, прорыв блокады Ленинграда...
Нас постепенно вводили в боевые операции, а до поры до времени мы осуществляли радиосвязь с Москвой, со Ставкой Верховного главнокомандующего, куда мы передавали сводки последних воздушных боев. Мы, девушки-радистки входили в состав 103-й отдельной роты связи, приданной 2-ому истребительному авиакорпусу резерва Ставки ВГК. Командовал корпусом молодой генерал-майор авиации Герой Советского Союза летчик-истребитель Алексей Сергеевич Благовещенский. А было ему тогда чуть-чуть за тридцать...
С каким уважением и заботой Благовещенский относился к нам, неоперившимся пока еще девчонкам-фронтовичкам. Особенно он любил перекинуться двумя словами с
Валей Шахнович, которая видела в нем не только командира, героя-летчика, но и думающего, образованного интеллигентного человека. Урвав свободную минутку, Благовещенский разговаривал с нами, интересовался нашей армейской жизнью. Обычно за всех отвечала Валя, которая и на радио работала хорошо, и боевой листок выпускала, и могла сочинить злободневную частушку, которую все потом распевали...
Начальник политотдела полковник Лобан Федор Макарович на Волховском фронте решил однажды познакомить летчиков с девушками из роты связи, с теми, кто им помогает в бою, направляя самолеты, передавая задания командования...
На окраине села стояла огромная изба-пятистенок, в которой располагался политотдел. Нас пригласили к вечеру. Полковник Лобан с интересом расспрашивал, из каких мы семей, кто остался дома...
Вдруг распахнулась дверь, и вместе с клубами морозного воздуха в избу ввалились летчики: в унтах, летных меховых костюмах, в портупеях, увешанных пистолетами и планшетами... На головах — меховые шлемы с белыми подшлемниками, а чтобы слышать, одно ухо у шлема приподнято. Очень смешной вид. Все они были разные — невысокие, как Алексей Молодчинин, другие коренастые, плотные, как Володя Косолапов, или рослые, как Лаухин или Володя Сенченко. Многие из них потом стали Героями Советского союза, большинство в тяжелых воздушных боях сложили свои головы, защищая Родину. Только в период прорыва блокады Ленинграда наш корпус потерял 75 человек из летного состава, в том числе погиб и командир 215-й истребительной авиадивизии, дважды Герой Советского Союза, генерал Кравченко Григорий Пантелеевич.
Трудно поверить, что именно тогда, после этой встречи с летчиками в политотделе корпуса, в суровую военную зиму, когда казалось и выжить-то было трудно, у нас зарождалась дружба, которая потом у многих переросла в любовь, любовь «на всю оставшуюся жизнь»...
Мы, конечно, не придавали особого значения уверениям летчиков в любви до гроба... Но и не отвергали их ухаживаний, им было легче в бою, и это в тот момент было главным.
Лично мне стал передавать приветы и даже писать письма Володя Косолапое. Потом я узнала, что его зовут Филипп — многие ребята на фронте меняли свои имена. Я его, честно говоря, боялась. Он был рыжий, с веснушками на лице, и ноги колесом, как у кавалериста. Но какой высокой души был этот человек, ставший после войны прекрасным семьянином, другом и товарищем нашим, который всегда приезжал на встречи ветеранов вместе со своей любимой женой Машенькой. Не дожил он до 50-летия Победы... Алексей Молодчинин стал сбивать фашистские самолеты за Тонечку Александрову, да и Лаухин тоже... Володя Сенченко передавал приветы Гале Ведерниковой...
Итак, какие-то пары организовывались. Валя Шахнович смеялась над нами, но ведь ей тоже было 23 года.
Однажды под Юхновом мы встретились с ней на тропинке, ведущей к штабу, и Валя мне рассказала, что видела вновь прибывшего в оперативный отдел корпуса командира — на нем настоящая темносиняя форма и две шпалы в петлицах, а пилотка так лихо сидит на голове, что с ума можно сойти, да и только. Это был Володя Бобловский... И я воочию увидела это чудо: зарождение любви... Валя шла, как на крыльях летела, и напевала незнакомую мне песенку, слова которой, как нектар, впитывала в себя:
«Если любишь — найди, если хочешь — приди... Этот день не пройдет без следа...»
Мы остановились, чтобы уступить дорогу незнакомому мужчине в летной форме. Валя шепнула мне: «Смотри, это он!» А молодой красавец-командир шел, насвистывая модное танго Оскара Строка: «Скажите, почему нас с вами разлучили?...»
Когда летчик прошел мимо, Валя рассмеялась: «Ну что? Хорош?» Хорош... Очень он был хорош... И исчез после войны из поля зрения — так никто ничего о нем больше и не знал...
Зимой сорок четвертого к нам в роту на стажировку прибыл подполковник Акулынин Иван Савельевич. Стройный, ладный такой. Нам казалось, что он намного старше нас, а было ему лет тридцать с небольшим. Среди других командиров, он выделялся интеллигентностью, вежливой корректностью в обращении, пожалуй даже чрезмерной, особенно по сравнению с нашим нагловатым начальником связи подполковником Компанцом Дмитрием Сергеевичем, который злился на нас неизвестно за что, а сам, между прочим, «не ровно дышал» к девочкам, от которых неизменно получал отпор. Может быть потому и злился?...
Я работала на станции наведения, которая обычно находилась в первом эшелоне. Мы редко виделись с Валей, но эти встречи всегда были теплыми и очень радостными для меня. Иногда Валя читала какие-нибудь новые, написанные ею стихи. Мечтали о мирной жизни, о дальнейшей учебе и, конечно, все мы очень тосковали о Москве...
Грустно было иногда. Но преодолевать грусть помогала наша дружба, да и ребята к нам почтительно относились, а командир роты, старший лейтенант Борисенко Иван Григорьевич, вообще был чудо из чудес. До сих пор мы, оставшиеся в живых, чтим и любим его — теперь вице-президента Федерации космического спорта России, полковника в отставке. У него прекрасная семья: жена его Анастасия Федоровна — наша Асенька Степанова, телетайпистка из роты связи — более тридцати лет проработала в МГУ. У них два прекрасных сына, внуки и даже правнучка Варвара.
Много фронтовых пар образовалось в нашем соединении. Все эти пары, как правило, прожили много лет в любви и счастье, уважая друг друга, зная цену нашей единственной и неповторимой жизни, да и дети скрашивали шероховатости быта...
Освобождение Прибалтики завершилось... Наши войска вышли к Восточной Пруссии. После небольшого отдыха под Алитусом наш корпус перебазировался на территорию Польши. К сожалению, трагические события захлестнули нас. 18 сентября при перелете на самолете «Дуглас» погибла передовая группа нашего штаба: 24 человека и экипаж самолета.
Над аэродромом в районе местечка Хотелюб, неподалеку от места базирования нашего корпуса, заходя на посадку, наш «Дуглас» взорвался, и все люди в нем сгорели. Горю не было конца, всех погибших однополчан мы помним поименно. Мы хоронили их останки на краю аэродрома...
На фоне этого горя отъезд Вали Шахнович в Москву был как-то незаметен, хотя и многим непонятен...
Знаю только, что Валю командировали в роту связи
7-й гвардейской дивизии, а подполковника Акульшина направили туда начальником связи. Сложно иногда складываются человеческие отношения... Валя с Иваном много беседовали, находили общее...
Началась Висло-Одерская операция. Мы, передовой эшелон, намного оторвались от основных наших частей. Штаб находился в городе Красно. Шли тяжелые воздушные бои. Здорово нам тогда доставалось: рвались авиабомбы, сыпались осколки... Крупные соединения немцев, вооруженных до зубов, лесами отступали. Что наш штаб перед ними, что наши связисты с винтовками?! При наступлении на юге Польши штаб нашего корпуса и штаб 7-й гвардейской авиадивизии находились в одном месте, и их окружили отборные фашистские части. Три дня сражались ребята. Полегла вся рота связи, убило многих из инженерно-технического состава. Гвардии подполковник Акульшин возглавил оборону и он, конечно, тоже погиб. Озверевшие фашисты еще и надругались над его трупом, обезобразив лицо, отрезав уши и нос, выколов глаза. Пьяные, они совершенно потеряли человеческий облик... И если бы не танки генерала Рыбалко, которые пришли на помощь, то худо было бы спрятавшимся в подвале дома нашим товарищам, среди которых были любимый нами фронтовой фотограф Анатолий Маняк, москвич, Ирина Воронецкая — машинистка политотдела, это потом она стала женой командира корпуса, генерал-лейтенанта Благовещенского. Люди в подвале почти три дня стояли на ногах, тесно прижавшись друг к другу, и ждали смерти... Это было 23 февраля 1945 года...
Именно в этот день в Москве Валя почувствовала себя плохо, и к вечеру родила сына ему, любимому человеку, не зная, что его уже не было в живых...
