Новая мирная городская жизнь по сравнению с деревенским детством и войной порою кажется чудом. "Мои родители говорили. Вот будит так что у Москвы будит делатся, а мы будим видить ой мама что ты говориш неправду в 1927-28 году. Мама ты невсвоем уме мы говорим дети, а она говорит да да так говорят, и я вам говорю, а сичас вспоминаю маму права мама была, по Телевизору всё видим и по радиво слишым, как усе справедливо, как мы ушли далико от старого и пришли к Новому живем как господа, купаемся в Ваннах за ниимением угля и дров в 5и-Етажках кушаем что хотим, одеваемся хорошо, как живем хорошо еслиб воскресла моя мама посмотрелаб, все так и есть как она говорила но только не пришлося ей до жить погибла у Войну" [[Там же, ед.хр.3, л. 73-74.]]. Действительно, дистанция огромного размера, если сравнить не то что с временами немецкой оккупации, но с обычной повседневностью детства: "я ходила там-же в школу а школа была рядом из Бабушкиной хатой, пойду раньше пока звонка нету залезу на Печку и греюся, сижу, слухаю звонок, тогда ходили полубосия, жили бедно обутся невчём, кофта латка на латке тёплая. тогда бегу в школу слезаю из печки, стоять на улице пака откроют Школу замерзаеш одни чуни на всю семью" [[Там же, ед. хр 3, л. 73.]].

Сравнивая "прежде" и "теперь", они имеют ввиду несоизмеримо более высокую степень онтологической безопасности жизни в 60-80-х г.г. по сравнению с традиционным обществом и с обществом в состоянии войны. Е.Г.Киселева принадлежит к поколению, которое очень хорошо помнит, что такое повседневная опасность смерти и социального небытия. Недаром постоянно она возврашается к военным воспоминаниям, к сцене гибели быка.

Для Е.Г.Киселевой вопрос о том, чтобы "жить не по лжи" не встает. Она этого "не проходила". Выживание - главная проблема и главная ценность. Мы ощущаем правоту мысли, что общественное производство и воспроизводство и есть выживание, что производство - деятельность, реализующая жизненно значимые, практические цели. Е.Г.Киселева - прежде всего человек выживший, вышедший победителем из множества ситуаций, угрожающих жизни. Быть может, это один из мотивов писания записок. Я думаю, что тот-же побудительный мотив можно обнаружить и у других пишущих и записывающих. Записки советских людей - не просто записки старых, т.е. тех, кого уже не интересует будущее, кто прекратил "жизнестроительство" и просто живет. Это - "записки переживших других"[["Миг, когда ты пережил других - миг власти. Ужас перед лицом смерти переходит в удовлетворение от того, что сам ты не мертвец... Ты утвердил себя, поскольку ты жив" (Канетти Э. Человек нашего столетия М.: Прогресс, 1990, с. 418-419).]]. Опыт жизни говорит Е.Г.Киселевой, что все средства, направленные на продолжение жизни, хороши.

Приходит невольно мысль, что советское общество оставалось стабильным до тех пор, пока жили и доживают свой век люди, которые были свидетелями и помнили. Советское общество стало тонуть, когда они стали уходить из жизни, освобождая социальную сцену для новых людей и новых социальных игр.

По запискам хорошо видно, как общественное разделение труда воспроизводит разделение труда между мужчинами и женщинами. Конституирование сексуально-ролевого и социального аспектов идентичности идут рядом. В гендерных проявлениях одновременно объединяются социальная необходимость, как она была инкорпорирована с раннего детства, социальные условия существования "здесь и теперь", воспроизводятся социальное пространство и время, равно как "биологическое принуждение".

Читая текст, мы пребываем в постоянном круговращении событий и сюжетов. Это круговращение можно понять как род игры, постоянное инвестирование желания и получение удовольствия. В фокусе нарратива - если взять его как целое (отдельные куски исключительно динамичны) - не столько действие, сколько сложная вязь человеческих отношений. Иногда это вечное круговращение характеризуют как "женское время": кольцо, напоминающее время-круг традиционного общества.

Е.Г.Киселева воспроизводит традиционный крестьянский эстетический идеал женской красоты. Ее считали красивой, Розой в Красном барете:"сытая цветущая полная чёрнявая волос кудрявый" [[Там же, ед. хр. 3, л. 75.]], "полная грудастая румяная" [[Там же, ед. хр. 2, л. 9.]]. Оппозиция - "худенькая: щупленькая", "непривлекательная девка"[[Там же, л. 9.]]. Какой еще может быть идеал у часто голодавших бывших крестьян?

Е.Г.Киселева живет в сообществе, где норма задается мужчиной. Напомним: Отец и Муж пишутся с заглавной буквы. Как можно судить по запискам, нормальная семья - традиционная, с мужчиной во главе, с традиционным разделением ролей. "На производстве" это разделение не так уж ощущается. Например, невестка нашей героини работает в шахте, как и мужчины. Она - газомер. Домашние работы четко делятся на мужские и женские. У мужчин - ремонт, у женщин дети, кухня, огород, святая обязанность стирки. Мужчина неспособен понять женщину: недаром наша героиня постоянно сокрушается об отсутствии дочерей.

Эта ситуация видится нашей гроине нормальной. Однако традиционной семьи семьи нет как нет. Пожарник Гавриил Киселев унесен войной. Он все время "женится", у него три брачных свидетельства одновременно. Второй брак Е.Г.Киселевой - результат аболютной выживательной необходимости. Она не считает его "настоящим". Реальности этого брака посвящена значительная часть записок. "Я с ним была росписана был у меня брачный сним но он был фективный, потому что я не развелася из Киселевым а у меня два брачных из Киселевым и из Тюричевым ну посколько такая жизьн мне было из Дмитрием Ивановичем ненормальная, я тирялася взять розвод из Киселевым, сиводня завтра и так дотянулося что ни тово ни другого бракы недействительные" [[Там же, ед.хр.1, л. 42-43.]]

Мечта о правильном браке, однако, остается, и Е.Киселева в этой сфере, как и в других, пытается действовать "как положено", но опять не получается: "я взяла и переписала квартиру на ниго на Дмитрия муж-же хозяин, а он что устроил взял замкнул квартиру узял ключи и пошол стал у конце улице и смотрить на нас как мы будим просить его пожалуста упусти нас у хату, показывает нецензурные виразки на руках вот вам а не хату и ключи я хазаин а не вы идите куда хочите, ... но мы нероступлялися вырвали замок и вошли в комнату обратно скандал да еще какой дошло до ЖКО. да назад переписали на меня хату. Померилися живем обратно с ним, а как живем и бог бачить" [[Там же, л. 88-89.]]. Жизнь нашей героини представляется цепью неудач в попытках действовать "по правилам".

Отчего она многократно прощает непутевого мужа? Оттого, что отсутствие мужа ощущается как отход от нормы. Женщина зависима, у нее низкий статус в сообществе, если муж отсутствует: "Вот и сичас мы вже старые, хотя у меня нету мужа. Хочу что-бы родычи собиралися у меня и дети дома в большые праздники да и вообще сичас или время такое или я старая без мужа, так смотрит на меня как неугодный алимент, разве я такая старая? нет это стали такые родичи нещитают меня за человека что я без мужа, но какой не муж был Тюричев Дмитрий Иванович все ходили и родычи и товарищи. как говорят что когда муж есть то во дворе бур`ян неростет, все есть защита и внимание к тибе, не стали комне собиратся, если какой празник то куда либо пойдут" [[Там же, ед.хр.2. л. 35-36.]]. Баланс власти между полами не в пользу женщины. Уход от мужа принимает форму бунт"[[Там же, ед. хр. 1, л. 73-74.]]. Уход совершился, героиня переживает эйфорию, но устойчивое ощущение вины воспроизводится.

Мир мужчин и женщин - один мир, возникший как продукт распада традиционного общества. Новый мир - Водочный мир. "У нашом доме их закаленых алкоголиков четыре а сколько их есть и женщины и мущины хотя сичас сухой закон всярамно п`ют достают спертное вобщим свиня болото находит ... большой дом на девяности семей 6-й и большенство алкаголиков" [[Там же, ед. хр. 3, л. 45.]]. Членам этого сообщества хорошо знакомы симптомы хронического алкоголизма: "я ему говорю побольше пей водки, совсем испалиш лехкые, и желудок всегда будиш поносить, испалиш мочевой вот тогда небудет держатся моча, вот тогда вспомниш Бабушку Женю, так будит как у Д.И. Деда Тюричева твоего Деда Неродного" [[Там же, ед.хр. 3, л. 5-6.]].

Вообще в алкоголем дело обстоит неоднозначно. С одной стороны, выпивка - символ хорошей жизни: "так она привыкла чтобы за ней ухаживали и были п`янки" [[Там же, ед. хр. 2, л. 3.]]. Воскресный обед без выпивки - дело не вполне приличное. С другой, с алкоголем борются: "что делать из алкоголиком, боримся всей сем`ей, я и сын его Отец Виктор, и Мария мать, и тесть Федор, и тёща Катя и Жена Аня а он отговаривается ото всех, пропал мой внук от водки" [[Там же, л. 7.]]. Жизнь идет вразнос.

Ощущается, тем не менее, что мы имеем дело с разной картиной распада традиционной социальности у мужчин и женщин. Женщина пытается в браке следовать традиционной морали. У мужчин эта мораль разрушена. Женщины воспроизводят традиционные ценности, обеспечивая функции сохранения жизни сообщества. Например, мужчины пропивают жалованье, но за счет огорода, кур, домашних запасов продолжается жизнь семьи.

В нашей культуре женщина воспринимается как материя, хаос, которому придает порядок именно мужчина. Встающая из записок картина обратная. Мужчина - разрушитель и носитель хаоса. Женщина - генератор порядка, носитель цивилизационных умиротворяющих начал. Мужчинам, о которых пишет Е.Г.Киселева, как будто наплевать на выживание.У них разрушен механизм выживания, который у женщин сохранен. Женщина все должна сделать. Надо заработать деньги и трудовой стаж, надо не только вести хозяйство, готовить еду ("картошичку с мясом" и тормозки для мужей и сыновей-шахтеров), но и приторговывать (ковриками, зеленью с огорода), надо делать "консервацию", т. е. запасы на зиму, поднимать детей. Е.Г.Киселевой удавалось сочетать все эти виды деятельности. В ее записках есть замечательное описание удачного дня, к которому мы отсылаем читателя[[Там же, ед. хр. 2, л. 31-32.]].

Выполнение этих функций требовало, порою, сверхчеловеческих усилий. Был у Е.Киселевой момент, когда она чуть было не сдалась, но все же вновь победила. Дело было в 1942 г., когда после перенесенных испытаний у нее началась депрессия"[[ЦДНА, ф. 115, ед. хр. 2, л. 74-75.]]. Было ей 26 лет, но она не жила одним днем.

Нельзя сказать, чтобы счастье обошло наше героиню. А.Платонов заметил как-то, что "количество радости, оптимизма приблизительно одинаково, и оно, это количество, способно проявляться почти в любых формах, - в самой даже жалкой форме. Жизнь никто не может, не хочет откладывать до лучших времен, он совершает ее немедленно, в любых условиях"[[Платонов А. Из записных книжек //Новый мир, 1991, №9, с. 72.]].

Пространство счастья Е.Г.Киселевой - особо выделенное в традиционной культуре время-пространство, предназначенное для полового и социального созревания молодежи[[См.: Бернштам Т.М. Молодежь в обрядовой жизни русской общины XIX-начала ХХ века. Половозрастной аспект традиционной культуры Л.: Наука, 1988.]]. Вот, например, описание посиделок, "головокружительного" полового чувства: "Смотрим идут хлопци из Дачи Калино-Попасной, мы одна одну подбадриваем давайте девки давайте петь песни хлопци идут, и смотрим между ними идет Матрос на побывку,,," [[ЦДНА, фонд 115, ед.хр. 2, л. 52.]].

Апогей ее короткого счастья - брак с Гаврилой Киселевым, пожарником и партейным. Мы можем обозначить этот период как время, когда перед ней открылись возможности социальной мобильности. Это был брак в результате индивидуального выбора. Брак продолжался с 1933 года и до войны. Ее второй сын родился 22 июня 1941 г. - водораздел , после которого, как убеждена Е.Г.Киселева, вся жизнь пошла вразнос. Это молния, расколовшая ее счастье: " Красивое мое плаття, кримдешиновое, розового цвету, туфли модельные с розовинкой, и чулки под цвет туфлей, мне было тогда 25 лет, едим на линейке надворе тепло, сонце такая хорошая погода, лошад коричневого цвету, все суседи завидували да недолго" [[Там же, л. 44.]]

Те, о ком пишет Е.Г.Киселева, напоминают детей. Люди, среди которых живет наша героиня, отправляют естественные потребности на глазах у всех, они не пользуются носовыми платками. На взгляд "культурного человека" они плохо себя контролируют, они не могут ждать, они легко переходят от эмпатии и слез умиления к агрессии - вербальной и физической. Они кричат громко, когда им больно, они легко плачут, одновременно они почти бепредельно выносливы. Они выносят боль, но они и достаточно легко наносят боль. Читая записки, нельзя не обратить внимание на удивительные контрасты в поведении, перепады в настроении. Конфликты привычно разрешаются с помощью непосредственного, без задержки, "нелицензированного" насилия. Физическое насилие в повседневной жизни не является необычным событием. Крик, рукоприкладство в бытовых конфликтах - привычная для нас картина жизни, особенно нефасадной - и в городе, и в деревне. Складывается впечатление, что участники конфликта испытывают удовольствие от борьбы, во всяком случае это - значимое средство снятия напряжения. Здесь нет садистского удовольствия от вида страданий ближнего, скорее речь идет о спонтанных выплесках энергии. Так или иначе, внутренний контроль над проявлениями эмоций очень низок.

Записки позволяют попристальнее вглядеться в ход развития конфликтов. Конфликт возникает легко, как бы на пустом месте, "вдруг". Рассмотрим несколько примеров. Пример первый: "В тысячу девятсот сорок восьмом году я приехала из Попасной както прыопоздала варить обед выбрала из печки и вынесла жужалку на улицу на кучу где была и ранше, но сусед вырвал у миня ведро и швернул проч, ну мы с ним поздорили сильно, ... он меня ударил, об этом узнал Дмитрий Иванович - ему сказали дети Витя и Толя мои сыны оны были еще маленькие, а Дмитрий Иванович был на работе пришол из работы и пошол до Коржова, а был пяный и побил Коржова, повибивал зубы..." [[Там же, ед.хр.1. л. 44-45.]]

Пример второй. Соседи мирно играют во дворе в карты и "вдруг": "его как розобрало пяный начал кричать одно и тоже, а тут Гинько нес воду вода была возле Остапенковых, только из за угла стал выхотить Николай как он росходился кричить он твой любовник ... и начался крык драка..." [[Там же, ед.хр.1, л. 69-70.]]. Ряд этих "примеров" можно продолжить сам читатель, он будет досточно длинным.

Встает вопрос, как интерпретировать ситуации таких конфликтов? Представляется, что богатым теоретическим потенциалом для такой интерпретации может служить концепция цивилизации Н.Элиаса [[См.: Elias N. The Civilising Process. V. I-II. Oxford, Blackwell, 1978; 1978, 1982; Elias N. What is Sociology? N.Y.: Columbia Univ. press, 1978.]]. Для него способность каждого члена общества себя контролировать, наряду со способностью контроля над социальными сетями и интерперсональными связями - важный критерий цивилизационного развития того или иного общества [[Elias N. What is Sociology? P. 156-157.]]. Именно это позволяет проследить теснейшую связь между структурами общества и социальной личностью. Анализируемый документ предоставляет широкие возможности подобного анализа.

Переменчивость настроения, частое переключение из одного модуса в другой: от веселья к печали, от любви к ненависти, от покоя к раздражительности. - не особенности темперамента, но социальное качество. То, что в традиционном обществе, особенно на ранних этапах его развития, было присуще всем социальным слоям, а нынче сохраняется в народных низах. Поведение людей, находящихся на нижних ступенях социальной иерархии, отличается спонтанностью и не подвержено строгому регулированию. Степень самоограничения и самоконтроля низка. Способность к подавлению аффектов ради расчитанного и выверенного поведения практически отсутствует.

Трудно говорить о каком-то роде рациональности. Люди не только слабо контролируют свои аффекты. Отсутствует, например, отложенное потребление как симптом целерациональности.: "Получает он денги выслугу лет три тысячи семсот говорю давай положу на книжку хоть немножко на черний день или какой случай, ненада ложить, ну тогда купили кабана уже готового кормящего зарезали, друзя не выходили из хоты пока не сьели усего кабана и сказать нельзя было ничиво на столе не принималася сковородка жариного сала, мяса, водки каждый день" [[ЦДНА, фонд 115, ед.хр.1, л. 53-54.]].

В процессе исторического развития имеет место все большее разделение социальных функций. Индивиды должны подстраивать свои действия к действиям все возрастающего числа "других". Отсюда рождается изменение в самом способе рассмотрения других. Индивидуальный образ других "психологизируется". Восприятие других становится богаче в нюансах, и свободнее от немедленной и эмоционально спонтанной реакции. В сообществах с низкой степенью разделения социальных функций, где цепи взаимозависимости коротки, а жизнь - более опасна и непредсказуема, "другие" воспримаются "просто" как друзья или враги, хорошие или дурные. Соответственно и реакции единообразны и неконтролируемы. Е.Г.Киселева тоже воспринимает людей "просто". Об этом свидетельствует, в частности "агиографический" характер описания "других", даже если этот другой - любимый муж. Отсутствуют способы вербального представления любовного чувства: "А потом взял меня за грудь, прислонился и поцелувал" [[Там же, ед. хр. 2, л. 53.]].

Опасности, которые испытывают люди, среди которых живет Е.Г.Киселева, равно как она сама, в значительной степени прямые физические опасности: голод, бедность, насильственная смерть. Подобные обстоятельства не стимулируют развития эффективных способов самоконтроля. Люди, которых мы встречаем на страницах рукописи Е.Г.Киселевой, не "умиротворены". Жизнь городских низов свидетельствует: уровень открыто выражаемой агрессивности высок. Надо полагать, что такие социальные пространства в российском обществе обширны.

Городскую (и полу-городскую) жизнь сообщества, к которому принадлежит Е.Г.Киселева, не стоит в этом отношении противопоставлять ее прошлой жизни, протекавшей в традиционном крестьянском обществе. Ее текст - еще одно свидетельство того, что отнюдь не вся жизнь в традиционных обществах окрашена теплым чувством гармонической общности и солидарности, о которых писали теоретики от Тенниса до Редфилда [[Toennies F. Einfuhrung in die Soziologie. Stuttgart, Enke, 1931; Redfield R. The little community and peasant society and culture. Chicago; London, Univ. of Chicago Press, 1973.]]. Отечественная исследовательница деревенской культуры М.М.Громыко представляет деревенское общество гармоничным и умиротворенным, где люди и социальные функции друг к другу подогнаны, где конфликты привносятся только извне. Пишущие о сельских общностях явно или неявно полагали, что конфликты в этих обществах не являются сильными, а чувство дружбы и единства было развито в большей степени, чем в "больших" обществах [[См.: Громыко М.М. Традиционные формы поведения и формы общения русских крестьян XIX в. М.: Наука, 1986; Громыко М.М. Мир русской деревни. М.: Молодая гвардия, 1991.]].

Проблема представляется более сложной и многослойной. Нестабильность в отношениях и там явно присутствует. Воспоминания Е.Г.Киселевой о начале жизни содержат постоянные упоминания о жестоких конфликтах. "и истех пор Мама нестала из Параской дружить сволоч а не суседка. Мама все это говорила дома, на людях незвука, а сколько жили не здоровалися до 1941 года когда началася война и она погибла мама." [[ЦДНА, фонд 115, ед.хр.2, л. 38.]] Агрессивность также высока. Помимо с передаваемым практически (через обычай и ритуал) неявным знанием "запись на теле" - основная форма научения детей: так им объясняют, что можно, чего нельзя. В детской микросреде установление балансов власти на микроуровне происходит также через применение физического насилия: кто победит [[См. например, ед. хр. 2, л. 39-41.]]. Однако в конце концов происходит умиротворение: опять-таки за счет механизмов традиционного общества (через обычай и ритуал, шлифующую силу общественного мнения). В этом смысле общества традиционные- высокоцивилизованные, ибо там существуют тысячекратно опробованные и действенные способы управления конфликтами.

В новой общности (полу-городская соседская общность) старые способы разрешения конфликтов и противоречий уже не работают. По запискам Е.Г.Киселевой прекрасно ощущается, как разрушалось традиционное общество "внизу", в тех социальных пространствах, которыми оно держалось. То, что раньше было невозможным, становится возможным. Например, традиция заставляет невестку подчиняться свекрови, выполнять определенные домашние работы, вообще "проявлять уважение". Когда скрепа обычая распадается, перестают подчиняться невестки. Это подчинение отнюдь не замещается каким-то новым уровнем отношений, оно просто прекращается. Конфликт становится более жестоким и неконтролируемым.

Свекровь приходит в дом сына с просьбой помочь по хозяйству, ожидая, что невестка будет столь же покорна, как сама она в молодости. "Прыхожу я до них, а она начала мазать, я захожу, я же просила что-бы сегодня вы покопали часок я зарезала курицу для вас, а ты затеяла мазать ти-же неработаеш могла-б и завтра помазать а она мне говорить выйди схаты меня так и сорвало ах ты идиотка, ты меня будиш выгонять их хаты, когда я тибе все в квартиру придбала крала от Тюрича, и тибе давала, и хату из Нач.ЖКО договорилася, дала ему денги, что-бы вас не вигнали из квартири, когда Райка ваша уехала, а ты меня из сыновой хаты выганяеш? сволоч ты схватила Я щетку да её по очкам ахты сволоч неблагодарная иш ты как низко опало отношение у ния до меня, а она начала бить меня за мою доброту сильная молодая, да хто я чужая женщина свекров`я. а я что нервнобольная вытрипаная, она мене волочила за волосы аж надвор как хотела бесстижая сволоч и суседи видили Ерема и Цыган говорят вот так невестка" [[Там же, ед.хр.1, л. 92-93.]]. Е.Г.Киселева отнюдь не является только жертвой. Когда можно, она тоже бьет. Мнение соседского сообщества (в лице Еремы и Цыгана) существует, но оно утратило умиротворяющую, цивилизующую силу.

Текст Е.Г.Киселевой, взятый в социокультурном аспекте, - крик об отсутствии традиционных ценностей. Действиями Е.Г.Киселевой управляют практические схемы, предписывающие порядок действия, соответствующие принципы иерархизации, деления, сами способы видения социального мира[[См. об этом. Бурдье П. Кодификация //Бурдье П. Начала. М.,1994, с.121-124; Барт Р. S/Z. М., РИК "Культура", Изд-во Ad marginem, 1994, c.32-33.]]. Эти принципы - ее инкорпорированное крестьянское прошлое. Она постоянно натыкается на то, что принципы не работают, коммуникативная компетенция не помогает, а код оказывается практически неприменимым. Записки Е.Г.Киселевой можно воспринять как историю распада традиционных ценностей, обычаев, порядка, лада, которые ничем другим не замещаются. Во всяком случае, вопрос о новых кодах остается открытым. Диспозиции, определяемые габитусом, наталкиваются на препятствия в процессе фунционирования, ибо они объективно припособлены к условиям, которых больше не существует. Диспозиции пережили социальные и исторические условия, в которых они возникли. Е.Г.Киселева почти ничего не может передать своим сыновьям, разве что посоветовать в дорогу всегда брать иголку с ниткой.

Так или иначе о проявлениях повседневного насилия мы читаем почти что на каждой странице. Как все же происходит умиротворение? Во-первых, виновника стараются тут же наказать, посредством прямого физического насилия. Баланс власти устанавливается тут же, не сходя с места. Что-то напоминающее обычай талиона сохраняется, однако месть осуществляется не как долг.

Существуют и более сложные способы примирения. Как известно, суд в советском обществе воспринимается "широкими народными массами" не как правовое пространство разрешение конфликта, а как место наказания. "Прокурор на наше счастье и покой поднял окровавленные руки" - из городского фольклора. Предпочтение явно отдается суду не по закону, а по правде и совести. Они не знают, что такое правовое пространство разрешения конфликтов, но "чуют", что оно отсутствует: "У нас в г.Первомайке как у Фашистов никаких исхождений нету для человека закон, закон черти их взялиб, ни Армия ни Рибенок, судят сами без виновника может что человеку нада отменить по Закону. и небылоб санции прокурора нет лижбе калым, животы понаедали и не приступи до их" [[Письмо Е.Киселевой от 13.1.80. // ЦДНА, фонд 115, Ед.хр. 7.]].

Далее...