Эта книга представляет читателю записки Евгении Григорьевны Киселевой. Эти записки хранятся в Центре документации "Народный архив"[[Центр документации "Народный архив" (ЦДНА) - "дитя перестройки", попытка создания первого в России негосударственного архива. Он был образован в 1990 г. и ставил себе целью собрать свидетельства, оставленные ничем не знаменитыми людьми. В противоположность архивам государственным, брал все подряд, все, что люди приносили и присылали. В настоящее время, вследствие финансовых трудностей, Архив на переломе своей судьбы.]]. Рукопись Е.Г.Киселевой -три толстых тетради, да два десятка писем. Мы приглашаем к чтению записок всех желающих.

Чем эти тетрадки привлекли нас? Отчего мы надеемся привлечь к ним внимание читателя? Кто такая Киселева? Простая ничем не приметная женщина. Пожилая женщина на лавочке перед подъездом пятиэтажки...

Родилась она 1 ноября 1916 года в хуторе Новозвановка Попаснянского района Ворошиловградской (Луганской) области. Почти всю жизнь прожила она в г. Первомайске того же района. Там же она и умерла 27 сентября 1990 г.

Биография у нее вроде бы простая и одновременно сложная, как у многих женщин этого поколения: сельское детство и молодость, переезд в город в 1932 г., замужество в 1933 году, любовь, рождение детей (первого сына в 1935 г., второго - 22 июня 1941 г.). А дальше война, гибель родителей у нее на глазах, "сидение" на передовой с двумя детьми в течение нескольких месяцев, исчезновение мужа, борьба за продолжение существования, второй брак, неудачный, но продолжавшийся 20 лет, разрыв и освобождение, работа, отношения с родственниками, пенсионные труды и дни, проблемы детей и внуков... Перед пенсией она работала уборщицей на шахте. Просто жизнь, которая вписана в советский период истории.

Исследовательский и "просто интерес" к "документам жизни" нынче на повестке дня. Разные у этого интереса резоны. С одной стороны, это - восстановление замалчиваемой истории, вернее истории молчащих. Работают и развиваются школы биографического исследования как отрасли социологии. По-новому означивается профессиональный интерес к "народному" у лингвистов и литературоведов, диалектологов, фольклористов. Возникла даже новая наука лингвокультурология, которая не стесняется прибегать к таким методам познания, как синергетика. Постепенно "мобилизуется" почти утраченный за годы перестройки интерес к классической филологии, внедряются в русский научный дискурс идеи когнитивной лингвистики, концептуального анализа, теории интерпретации...

Однако новые интерпретации останавливаются перед ошеломляющими открытиями в области источниковедения. Теперь с нами не только говорят архивы, которые раньше немотствовали. Меняется сама представление о том, что есть источник, что есть документ. Поворот к документам жизни ранее всего начался, как известно, в медиевистике. Сегодня мы обращаемся к свидетельствам людей века двадцатого, к архивам "простых людей" - к пачкам частных писем и писем в прессу, на радио, в правительство, к дневникам и тем "бытовым" документам (справкам, удостоверениям, личным листкам по учету кадров, которые окутывают жизнь каждого человека. Именно такие документы собирает "Народный архив".

Работа с источниками такого рода - могучий разрушитель привычных схем мышления. Мы оказываемся в "Новом" (the New Brave World - О.Хаксли, сославшийся на В.Шекспира), а вернее новом старом мире, не похожем на тот, в котором живем мы сами. Мы обживаем социальные пространства, не исследованные, те, что не были рассказаны "изнутри", устами тех, кто сам там живет. Этот мир нас окружает, мы и сами в нем пребываем, но не замечаем, как, впрочем, не замечаем собственную повседневность.

Мы оказываемся в той пограничной полосе, где за совершенно добровольными решениями обнаруживается социально-структурирующее начало, где структурные социальные взаимодействия предстают как реализации желаний, где субъективные надежды и объективные возможности друг с другом соотносятся. Мы оказываемся в мире, где никто не думает о словах, где слова льются из сердца, где не существует даже подозрения о том, что словом можно действовать, но где словом именно действуют. Мы оказываемся в мире, где не знают, что говорят словами, и уж тем более не задумываются о том, что слово - это Слово, что в начале было Слово.

Читая "человеческие документы", мы начинаем ощущать, чем держатся общества: отнюдь не только политическими решениями, институциональными взаимодействиями, но и тем, как человек "упирается", как спасает детей от всяческих напастей, как он работает на износ, как "оттягивается" после работы в компании приятелей, за бутылкой, за разговором... И мы начинаем искать новый язык рассуждения о социальном.

Нас интересовало не просто исследование еще одной биографии. Хотя, справедливости ради, надо сказать, что и научное описание "жизненных траекторий тех, кто жил в советский период истории находится пока в периоде своего раннего младенчества. Нет в России школ биографических исследований, которые так цветут ныне на Западе[[См. например: Berteaux D. (ed.) Biography and Society. Beverly Hills, Sage, 1981; Plummer K. Documents of Life. London, Allen and Anwin, 1983; Riley M.W. (ed.) Sociological Lives. Newberry Park, 1988; Sociology. The Journal of British Sociological association, N 1, Vol. 27, 1993. Special issue. Biography and autobiography. Этот ряд является очень длинным. На русском языке работы такого рода пока немногочисленны. Помимо отдельных статей можно сослаться сборник: Биографический метод в социологии. История, методология и практика М.: Ин-т социологии РАН, 1994), состоящий главным образом из переводов. Правда только что появилась первая ласточка: Судьбы людей: Россия. ХХ век. Биографии семей как объект социологического исследования. М.: Ин-т социологии, 1996.]].

При том, что мы предпринимаем попытку описать социальное пространство, в котором живет Евгения Григорьевна Киселева, нас интересовало отнюдь не только то, о чем рассказывает рукопись (денотат), но, прежде всего, само качество письма.

Открывши книгу, культурный читатель, - а именно для такого читателя и предназначено наше издание -ужаснется: сплошной текст записок с орфографическими ошибками, с произвольно расставленными точками и запятыми... Когда Г.И.Попова, подготовившая рукопись Е.Г.Киселевой к печати, сверяла ее с оригиналом, внучка-школьница заглядывала в то, над чем работала бабушка. Девочка испытывала нечто среднее между гибельным наслаждением вседозволенностью и недоумением послушного ребенка. Разве можно так писать? Или вернее вот кому-то можно, а мне-то нельзя... Как говорится, даже ребенку ясно, что так нельзя.

Е.Г.Киселева писала как могла, ибо образование у нее - пять классов украинской школы. Да и писать она начала только тогда, когда ей исполнилось шестьдесят лет. Можно себе представить весь объем усилий и страдания, сопряженного с удовольствием, которые она. Ведь объем написанного ею составил целую книжку...

Почему стала она писать? Она начала писать не просто так, а с замахом на киносценарий, полагая, что ее простая история достойна кинофильма. Отчего она так решила? Не оттого ли, что она смотрела советские кинофильмы о "простых русских женщинах"? Например, "Простую историю", "Дело было в Пенькове", "Девчата", "Высоту", "Евдокию"... Некоторые фильмы упоминаются в тексте, например "Подвиг разведчика" или "Фиалка": "смотрю кино "Фиалка" и горько плачу прожитую жисть" [[ЦДНА, ф. 115, ед. хр. 3, л. 77.]]. Она несомненно смотрела телефильм века "Семнадцать мгновений весны". Русская женщина в тылу врага, под грохот снарядов рожает сына. И у Е.Г.Киселевой младший ее сын родился 22 июня 1941 г, а через две недели пришли немцы. Быть может, именно так и тогда она ощутила, что простая ее история заслуживает увековечения, и, как всегда в жизни, надеясь только на себя, она сама решила рассказать о себе... Итак, она стремилась создать текст-произведение. Она написала уже целую общую тетрадь (примерно три авторских листа текста), когда у нее родилось название того, что она хотела написать. Рукопись 2-й тетради "Киселева. Кишмарева. Тюричева: я хочу чтобы так называлось кино". Киселева, Кишмарева, Тюричева это ее фамилии: девичья фамилия, да фамилии двух мужей: по мужьям она себя обозначала... Троичность собственного воплощения, видно, волновала ее... Она писала, чтобы не исчезнуть подобно песчинке. Не напишешь - "нехто невспомнить переживание мое после моей жизни" [[Там же, л. 86.]].

Она долго надеялась, что кино будет снято, и вела переписку с будущим публикатором Е.Н.Ольшанской. Письма, которые вошли в Фонд 115, и есть переписка с первым публикатором. Постепенно Е.Г.Киселева утратила надежду "на кино", но страсть к письму ее не оставила, она стала писать "для себя", в результате чего уже появилось то, что можно назвать текстом-чтением (Р.Барт). Писала она долго, в течение 13 лет. Начало - не ранее 1977, конец - не позднее 1990 г.

Итак, сценарий у Е.Киселевой не получился. А что получилось? На ум тут же приходит случай бабушки Мозес и Нико Пиросмани, тех, кого называют "наивными художниками". Их произведения украшают стены музеев, а мы с удовольствием на них смотрим. "Произведение" Е.Г. Киселевой в первом приближении может быть воспринято и так: как образец того, что по аналогии с наивной живописью мы назвали "наивным письмом". Но в нашей культуре не сложилось пока традиции относиться к наивному письменному тексту так же, как мы относимся к наивной живописи.

У нас это - первая публикация подобного текста в соответствии с оригиналом, без правки и редактирования. Отсюда - необходимость преамбулы, комментирующего рассуждения, который как бы вводит текст Е.Киселевой, с одной стороны, в когнитивно-нормативную карту "культурного читателя", т.е. читателя, который знает, как должно быть написано. С другой, мы вводим этот текст в поле научного исследования как социокультурных аспектов языка и текста, так и собственно социальных исследований. Мы полагаем, что этот текст, будучи введен в научный оборот, послужит источником для исследований, осуществляемых в поле разных социальных и гуманитарных наук. Быть может, по этому тексту студенты будут изучать русский простонародный, к тому же перемешанный с украинским.

Возникшая параллель с "наивной живописью" не случайна. Текст Е.Г.Киселевой оказался удивительно притягательным. Действительно, первая мысль: кому все это нужно, кроме двух-трех человек? Ведь можно и так прочитать: убогая пенсионерка, бывшая уборщица на шахте, исписывает безграмотными каракулями три тетради, фиксируя все новые и новые безобразия своей жизни. До самой смерти ею владеет упорное, неутолимое желание, чтобы именем ее жизни назвали кино. Неслыханная наглость...

Но что-то есть в этом тексте, в этом письме... Для того чтобы подобный текст попал к читателю, должна была произойти история. Проследим ее этапы.

Е.Г.Киселева посылает свою первую тетрадку на Мосфильм. Этот "самотек" попадает на студию Центрнаучфильм.

Женщина высокой культуры, всю жизнь отдающая служению духовности и искусству, тратит свое время на то чтобы сначала перепечатать рукопись Е.Киселевой, а потом опубликовать ее - на волне перестройки и гласности - в легендарном толстом журнале, и своего так и не добивается. Вернее, добивается лишь частично. Мы имеем ввиду Е.Н.Ольшанскую, которая опубликовала в 1991 г. в "Новом мире" отрывки из записок[[См.: "Киселева, Кишмарева, Тюричева"// Новый мир, 1991, № 2, с.9-27. Публикатор Е. Ольшанская.]]. Это была публикация его в вычищенном от присутствия самого автора, т.е. редактированном виде, зато с комплиментарным предисловием маститого литератора О.Чухонцева. На эту публикацию обратили внимание, многие ее помнят. Мы должны выразить глубокую благодарность Е.Н.Ольшанской за сохранение данной рукописи, за предание ее гласности. Затем эти записки та же Е.Н.Ольшанская передает в центр документации "Народный архив".

Г.И.Попова, хранитель личных фондов, энтузиаст дела, которому она служит, относясь к запискам Е.Г.Киселевой как к ценности - свидетельской исторической - передала эти записки исследователю, а именно, Н.Н.Козловой.

Н.Н.Козлова, которая проработала 20 лет в Институте философии РАН, что по определению, казалось бы, должно было отвращать ее от предметов такого рода, собственноручно переписала эти записки. Она задыхалась и мерзла в вышеупомянутом Архиве, от руки тщательно переписывая труд пенсионерки. Затем она набрала его на компьютере с сохранением орфографии, прилагая все усилия к тому, чтобы никоим обpазом не нарушить ход оригинального письма, не поставить, напpимеp, по дурной интеллигентской привычке запятую там, где ею пренебрег загадочный автоp.

Еще одна женщина-исследователь, лингвист И.И.Сандомирская, вроде бы из чистого любопытства соглашается покопаться в языке пресловутой рукописи, зная за собой большое умение отыскивать тот шурупчик, выкрутив который можно посмотреть, как устроена вся машинка.

Наконец, еще одна женщина, самая молодая из нас - издатель О.Назарова, работающая в молодом же, но зарекомендовавшем себя издательстве научной литературы. Совмещая защиту кандидатской диссертации по философии с работой в нарождающейся рыночной экономике, в своей неустанной заботе о рынках издательской продукции, сталкивается со всеми вышеперечисленными лицами, а также с упомянутыми тетрадочками. И у нее возникает желание напечатать это...

Кстати, перечисляя входящих в "Ближний круг", центром которого является текст Е.Г.Киселевой, мы забыли упомянуть еще одного человека. Это опять-таки женщина, совсем юная, студентка факультета архивного дела РГГУ Р.Беликова, которая, проходя в 1993 г. учебную практику в Народном архиве, описала фонд 115. И ее увлек этот текст. И ее поразило несходство опубликованного варианта и оригинала. Подготовив соответствующий документ, она сделала необязательное добавление. Она написала от себя пожелание, чтобы текст Е.Г.Киселевой был когда-нибудь опубликован в соответствии с оригиналом и подвергнут научному анализу. Данная публикация - ответ и на это пожелание, своего рода реализация мечты.

Так что это, как не "история любви"? Вся история публикации этой рукописи есть история любви. Ей сопутствуют все положенные перипетии: зачарованность текстом, узнавание того, что в твою жизнь ворвался иной смысл, столь же желанный, сколь и чуждый, томительное желание понять, непонимание и недоверие то ли к тексту, то ли к себе, стремление похвастаться любимым текстом, презрение к тем, кто по его поводу недоумевает, ревность и страх, что вырвут из рук и уведут, а главное, то ощущение, на самом пиру жизни, некой невозвратной утраты, котоpое есть вернейший признак любви.

Это признание в любви следует сделать сразу же, ибо далее речь уже о нем идти не может. Ибо затем текст подвергся "вооруженному подавлению" с помощью орудий анализа. Стpемясь к научной и пpосто человеческой добpосовестности (что в сущности одно и то же), автоpы постаpались сдеpжать в себе агpессию потpебительства. и, pуководствуясь высшей целью любящего сеpдца, желали пpедоставить тексту возможность пpосто быть.

Итак, сложная история любви. Как известно любовные намерения осуществляются не только как романтические. Реализация намерений приводит к страшноватым результатам. Напpимеp, нелегко было избавиться от стремления выдрессировать текст, сделать его ручным, поместить "к ноге". Надо признаться, что дрессировка умышлялась как бы во благо тексту. Под дрессировкой мы понимаем публикацию редактированного текста. Дрессировка подразумевает и "закармливание"...

Так или иначе в рукописи Е.Г.Киселевой для всех нас явилась одна из точек пространства, в котоpой собраны все прочие точки (Х.Л.Борхес). Она явилась той точкой, в котоpой удалось пренебречь непреодолимым барьером отдельности каждого человека от каждого другого человека. Этот барьер создавала pазность нашего языкового, культуpного и истоpического опыта, которая отделяла нас всех дpуг от дpуга - автоpа, публикатоpа, хpанителя, исследователя, еще одного исследователя, издателя. Это позволяет надеяться, что будет преодолен и еще один барьер, барьер между книгой и читателем.

***

Встает вопрос о том, как работать с таким материалом, как возможно рассуждение по поводу одного источника. Кому-то вообще подобная задача покажется мелкотравчатой. Стоит ли вообще работать над вопросами сочетания теоретического изучения с культивированием интерпретирующего близкого прочтения? Авторам такая задача видится благодарной, стоящей тех усилий, которые затрачиваются на ее реализацию. Любой текст - система с множеством входов и выходов. Интерпретировать текст - "понять его как воплощенную множественность"[[Барт Р. S/Z. М.: Ad marginem, 1994, с. 14.]].

Как сделана эта книга?

Наша первая задача - представление образца "наивного письма" в оригинальном виде. О чем говорить, если образцы не представлены в доступном виде? Публикация, однако, не мыслима вне обсуждения исходных точек рассуждения, принципов подхода, ибо таковые универсально и общепонятно не определены. Предлагаемый анализ - род вылазки. Он принципиально неполон и открыт и не только вследствие ограниченности объема издания. Здесь больше вопросов, чем ответов. Авторы вводной части и (они же публикаторы) прекрасно осознают, что сделан только первый шаг к обсуждению социокультурных проблем "наивного письма".

Отчего для подобного представления выбран именно текст Е.Г.Киселевой, а не какой-либо иной? По существу, мы имеем дело с уникальной ситуацией.

Дело не только в том, что рукопись Е.Г.Киселевой является образцом письменной речи, созданным человеком, для котоpого сама практика письма не является обязательной ни в профессиональной, ни в обыденной жизни. Данная рукопись - документ вне-письменной культуpы, написанный, тем не менее, представителем самой этой культуpы, а не сторонним наблюдателем. Важно и то, что текст рождался спонтанно, а не в результате путь даже полу-директивного интервью, не по просьбе социального исследователя, даже не в ответ на призыв, услышанный по радио. Обычно лица этого социального круга не оставляют письменных свидетельств своей жизни, если не считать корешков от квитанций, ритуальных поздравительных открыток, заявлений в администрацию о приеме на работу или предоставлении очередного отпуска и т.п. Тем не менее, такие рукописи существуют, иногда даже их публикуют, но, как правило, в отредактированном виде[[Нам известно лишь одно исключение: попытка факсимильного воспроизведения отрывка из "наивного" текста в журнале "Человек". См.: Никифоров И. Роман НЭП //Человек, 1990, № 1, 2. См. также: Орехов В. Об Иване Никифорове, его живописи и прозе // Там же, 1990, № 1.]].

Уникальность ситуации в большей степени состоит в том, что мы имеем в наличии публикацию фрагментов рукописи. Сравнивая текст оригинала с текстом публикации, убеждаешься, что пpоцесс редактирования и подготовки к печати дал на выходе не вариант оригинала, а текст, который можно рассмотреть как новый. Этот текст мы представляем как "слой" интерпретации, стоящий между нами и самим оригиналом. Обрабатывая оригинал и придавая ему свойства документальной прозы, pедактиpование породило документальность не совсем того pода, который имелся в виду пpи литеpатуpной правке.

Текст правки документирует пpоцесс квалифицированного профессионального чтения, чтения глазами деятеля письменной культуpы, читателя литературы и носителя литеpатуpного языка. Оригинальная рукопись засвидетельствовала пpоцесс зарождения и развития письма в условиях своего рода "бесписьменности". Текст правки засвидетельствовал пpоцесс чтения культурно-иного изнутри так называемой цивилизации письма. Как образец наpодной прозы, "голоса из народа", текст публикации является артефактом, зато как документ чтения он абсолютно аутентичен.

Отсюда предложенная интерпретация имеет несколько слоев.

Первый вроде бы очевиден. Он сопряжен с тем, что именно текст представляет, репрезентирует, воспроизводит, указывает, именует... Все это в философии и философии языка принято называть "референтом". Изучение текста - всегда изучение того, что "Стоит-За". Референт, представленный в письме Е.Г.Киселевой - социальные отношения, в которых протекает ее жизнь, социальные коды, которые можно выделить в ее письме, которые информируют нас о том, женщина должна делать, как думать, чтобы быть "нормальным" членом сообщества, в котором она живет. Социальные игры в низах советского общества - вещь, социологически почти не описанная. Интерпретация - всегда попытка спасти сказанное и зафиксировать его в доступной, интерсубъективной форме. Эта книга - чтение через плечо нашей героини. Нынче вряд ли кто из исследователей возьмется рассматривать написанное только в качестве референта социальной реальности. Текст - конструирование мира и конструирование человеком самого себя. Наше чтение -чтение через плечо нашей героини.

Слой второй, лежащий между нами-исследователями и текстом Е.Г.Киселевой (и ее читателем) - сама проблема "наивного письма", т.е. того, как это написано. Она встала во весь рост из чтения не только данного текста, но и множества других "документов жизни", в основном относящихся к советской эпохе. Значительная часть таких документов написана на неправильном русском языке. Исследование документов такого рода начиналось с чтения писем в газеты и журналы. Обнаружилось, что при публикации эти письма немилосердно правятся. Вставал вопрос, что при этом приобреталось, что терялось, словом та самая проблема "наивного письма". Случай записок Е.Г.Киселевой - предельное заострение этой проблемы.

Наконец слой третий - правка "наивного" письма, принцип правки, проблема "правил", в соответствии с которыми текст правится. Это - проблема интерпретации самой правки.

Мы начинаем со второго и третьего вопроса, а заканчиваем первым.

Текст - Протей. Мы и обнаруживаем в тексте отрывки "чужой речи" - фрагменты "посторонних" дискурсов, различные коды, хотя текст, как кажется, составляет сложный, ячеистый, многослойный массив. Одновременно он являет собою обширное и, на первый взгляд, беспредельное игровое пространство. Пишущий дрейфует среди этих отрывков. Мы пытаемся назвать разные коды как свидетельство существования различных типов контекстов - социальных и культурных. Отсюда и основной метод анализа - топологический. Это работа по выявлению кодов, и их именование. Этот анализ дополняется исследованием социальных связей.

В процессе чтения мы воочию видели жизненные воплощения категорий Большого научного дискурса и Большой философии. Власть, Изменение, Вера, Гнет, Репрессия, равно как Страсть, Любовь, Честолюбие, Гордыня, Чревоугодие присутствуют на жизненной сцене. Исследование на ограниченном участке одного источника, в ограниченных контекстах, придает ощутимую действительность "мегапонятиям современной науки". Обширный репертуар понятий академической науки - "интеграция", "рационализация", "идентичность", "метафора", "структура", "ритуал", "мировоззрение", мироотношение", "функция" вплетены в ткань интерпетирующего описания. С не меньшей силой ощутили мы несовпадение логики чтения и логики самой практики, которая представлена в тексте Е.Г.Киселевой.

Записки Е.Г.Киселевой, и публикация-интерпретация могут быть представлены как паутина значений, которую плели и она сама, все участники данного проекта, а главное общество и культура в которых мы жили и живем. И текст, и в самих интерпретаторов встроена история. А потому паутину значений можно интерпретировать как систему смыслов, которые ориентируют человеческие существа по отношению друг к другу и окружающему миру, системы смыслов, которые К. Гирц называет культурой [[Geertz C. The interpretation of Cultures. N.Y., Basic Books, 1973. См. также: Writing Culture: The Poetics and Politics of Ethnography/ Eds. G.Marcus, S.Clifford. Berkeley, 1986.

]]. Мы искали не столько закона, сколько значения.

Была у нас и своя сверхзадача. Эта публикация - скромная попытка соединения разрывов, постройки мостов над пропастями. Сейчас говорят, что надо "очеловечить" советский период. Вопрос, а кто его расчеловечивал. Да и в каком смысле очеловечить? Людьми населить? Е.Г.Киселева умерла, не дожив но публикации в "Новом мире". Но многие дописывают и дочитывают Книгу своей жизни. Да и у молодых, кстати, родина - СССР. Страна не пуста. Попытка через написание истории маленького человека и его повседневности соединить концы распадающейся социальной ткани: нити подтянуть, дыры залатать. Починка и штопка - женская работа.

***

Как читать эту книгу? Ведь она состоит из двух частей. Первая - наше чтение текста. Вторая - сам текст. У первой и у второй части могут быть разные читатели. И читать можно в любом порядке. Кого-то привлечет сам рассказ Евгении Григорьевны Киселевой, кого-то наши попытки его интерпретировать. Наш собственный текст - диалог с Е.Г.Киселевой.

Думаем, что записки ее будут читаться неоднократно - и просто любопытным читателем, и исследователями разных специальностей. Число интерпретаций если и не бесконечно, то множественно. В личном архиве Е.Киселевой есть ее фотография: пожилая женщина с натруженными руками. Но мы отказались от мысли поместить ее в этой книге. Есть фотография, но нет "подлинного образа" ... Есть "подлинный образ - нет фотографии. Вечная ирония истории...

Итак, обратимся, наконец, к референту, к тому, о чем написано. Рукопись Е.Г.Киселевой - вариант картографирования советской повседневности, буден и праздников, где на равных выступают написание письма Терешковой и покупка свиной головы для сороковин. Она же - вариант самоописания советского общества. Обращаясь к симптоматике социальной реальности, как она встает из текста, мы получаем возможность погрузиться в жизнь "на краю" общества. Надо сказать, что социальные игры в низах общества, - terra incognita, а потому легко становятся предметом разного рода идеологических и политических спекуляций. Неприкрытость и откровенность изображаемого, любовь нашего рассказчика к "подробностям" (как характеристика денотативного письма) позволяют получить ценную социальную информацию.

Приступая к чтению такого рода записок, в глубине души рассчитываешь погрузиться в мир осязаемых вещей и простых чувств, в который так хочется вернуться живущим в сложном мире мегаполисов. Получается, однако, что сталкиваешься не то что с тотально незнакомым, но с видимым, но не замечаемым. Но зато здесь не так уж много следов утопии разумного иерархического общества как симптома смерти. Итак, попробуем сделать первые шаги.

Далее...