Начнем с высказывания одной из ведущих исследовательниц женских проблем французского философа Симоны де Бовуар. Она выразила свое отношение к нашей теме так: "Женщинами не рождаются, женщинами становятся" - очень лапидарная, точная формулировка. Мы говорили о том, что общество формирует разные стили бытия, а в итоге обнаруживается довольно очевидная мужская целеустремленность и сила, с одной стороны, и те слабости, которые присущи женщинам "по природе", с другой. Но ведь это предполагает, что все-таки есть определенные каналы, через которые общество достигает этих целей, например, конкретно определяет господствующее положение мужчины. И эти каналы можно в первом приближении назвать.

Они, помимо экономической, включают в себя также и некоторую духовно-политико-социально-психологическую установку, так что образуется целостный культурный комплекс, который реализуется весьма разнообразными методами. В том числе он реализуется через создание для мужчин (при условии их согласия соблюдать маскулинистские нормы) относительно благоприятных условий участия в системе производства в экономической области, через практически приоритетное в религиозном отношении положение маскулинизированного индивида в духовной сфере, создание различных возможностей реализации маскулинистской власти в политике, а в социально-психологическом смысле через не только дозволенный, но и культивируемый "мужской нарциссизм" и формирование сексуально активной роли мужчины, которая тоже представляется естественной.

Конечно, все эти факторы в реальной жизни тесно переплетаются. Обычно общество тщательно скрывает организованное в его рамках неравенство, но неумолимые факты подтверждают его безоговорочно. Так, по данным ООН, доля работы домохозяйки составляет в валовом социальном продукте одну четверть (только чисто по количеству произведенных материальных ценностей, не считая всего остального, ведь это в домашнем хозяйстве, как понятно, не главное), хотя такая работа никак не оплачивается и считается, что эта женщина "не работает". По подсчетам статистиков ООН 1982 года, на женскую половину населения падает две трети всего рабочего времени, затрачиваемого по всему миру, но лишь одна десятая часть мировой заработной платы, при этом на долю женщины приходится в мире только одна сотая часть имущественного состояния, то есть собственности.

Иногда говорят: "зато женщина имеет власть в семье". Это тоже - проблема сложная, но даже если это и так, и там, где это так, все-таки власть эта означает политическое бессилие, поскольку она принципиально не вознаграждается общественным признанием в том товарно-стоимостном языке, на котором "говорит" этот тип культуры. Сама проблема учета домашнего труда потому так и трудна, что он неоплачиваем по сути дела. Эквивалент можно получить только искусственно, причем он все равно не работает. Пока попытки оплаты домашнего труда нигде успехом не увенчались.

В то время как маскулинизированный индивид, вознаграждаемый и оплачиваемый, существует на некотором уровне культурного бытия в особом удобном для него режиме. В этом смысле некоторые исследователи (например, Э. Мольтманн-Вендель) говорят о культурно воссоздаваемом нарциссизме. Нарциссизм этот должен быть заложен еще с детства в момент отрыва мальчика от матери, точнее, не только от матери, но и от всей сферы Другого - от сферы женского, которая становится для него опасной, потому что общество ориентировало его на маскулинистские ценности, которые не только отличны от женских и противоположны им, но и просто несовместимы с ними. Получается, что только любя и защищая себя, мальчик имеет шанс в этой структуре себя сохранить. В результате на протяжении всей своей жизни он оказывается в двусмысленном положении. Эту двусмысленность он смутно сознает, но привык вытеснять ее в себе, хотя об этом и не принято говорить вслух, но, тем не менее, на самом-то деле эта ситуация весьма серьезна.

Этот нарциссизм в настоящее время представляет собой основательно выстроенный, конкретный вариант существования и строится так, чтобы в процессе своей жизни индивид мужского пола был вынужден согласиться с этими условиями и был вынужден ценить свою власть, которая должна быть укоренена в нем на уровне уже социально-психологическом. Эта дарованная ему власть "труженика-кормильца" очень часто употребляется им и в частной, интимной жизни. Но в итоге его положение оказывается довольно дискомфортным, поскольку эта навязанная ему, нечестная форма существования делает его жизнь воистину драматичной. Эта драма мужского "Я" - в глубокой двусмысленности такого положения. Общество заставляет его строить свою жизнь как ситуацию постоянного поиска уверенности, независимости и контроля. Сама "мужественность", таким образом, практически означает до некоторой степени вид особого порабощения и зависимости, специфической нехватки.

Мы еще будем говорить об этом потом, а сейчас хочется упомянуть только один аспект: мужчина должен постоянно бояться позора стать женщиной. Это условие на самом деле тоже не такое малозначимое, как, может быть, кажется на первый взгляд, поскольку оно на деле-то входит в качестве важного условия в поддержание приемлемого для него социально-психологического климата существования. Отстаивание "истинно мужской" позиции в условиях господства маскулинистских норм должно быть увязано с утверждением второсортности женского существа. Не случайно один из самых последовательных представителей традиционной системы воззрений Фридрих Ницше писал в связи с этим: "Счастье мужчины зовется "Я хочу!". Оборотная же сторона медали для счастья женщины должна выглядеть так: "Он хочет", то есть получается, что счастье женщины должно быть сведено к счастью мужчины.

И этот секрет наша культура постоянно тщательно скрывает, но практически она диктует именно такую структуру чувствования для обоих полов, что являет собой картину заведомой насильственности и оставляет ощущение некрасивой игры. Мужчине предписано оккупировать волю и разум, а на долю женщины остается "сердце", причем если мы посмотрим, в каком конкретно смысле это понимается, то окажется, что произносится-то традиционная фраза о "сердце" и "чувствах", а реально имеется в виду, что они при этом как-то незаметно для глаз "направлены", в результате чего оказывается, что они поняты в смысле "услуги, которую в принципе мужчина может востребовать обратно в любой момент".²⁾ Как пишет феминистский теолог Э. Мольтманн-Вендель, "г-жа Шмидт или г-жа пасторша должна только что-то дополнять или на что-то реагировать, они суть воспринимающая сторона. Некогда их положение было еще хуже - они играли подчиненную роль, потом - вспомогательную, далее - дополняющую. Вплоть до сегодняшнего дня, когда они восполняют, но всегда они приспосабливаются".³⁾ В итоге в этой системе вырабатывается определенный способ мышления и поведения, где мужчине как бы позволен отказ от заботы, сопереживания и чувства взаимности и осуществлен перенос этих качеств на "женскую сторону".

Если же мы посмотрим, когда же все это начинается для каждого из нас как отдельного человека, то увидим, что в наше время начинается практически еще до рождения. Сейчас созданы такие медицинские препараты, которые изгоняют из организма матери только плод женского пола на случай, если мать не захочет иметь девочку. Выходя из родильного дома, мать по традиции платит больничной няне за мальчика больше, чем за девочку (в 80-е годы это было 5 и 3 рубля соответственно). Так что дискриминация, которой у нас, конечно, "не существует", начинается с самых первых дней жизни девочки. А дальше от девочки совершенно неосознанно взрослые ожидают постоянно большей слабости и потребности в защите, чем от мальчика. Мы начинаем одевать детей в разную одежду, объясняем девочке, что она должна интересоваться куклами, покупаем их ей, а потом проводим с трехлетними детьми психологические исследования и говорим: мы предложили детям разные игрушки, девочки выбрали кукол, а мальчики - машины. Так ведь мы их уже в течение трех лет социолизовали! Как же им не выбрать! Они смышленые, они выбирают "правильно", знают, как нужно выбирать. А мы от имени науки делаем на этом основании выводы о том, что девочки склонны к домашнему хозяйству.

Именно взрослые в процессе воспитания, не замечая того, сами охотно решают за девочек различные задачи, в то время как мальчикам они показывают, как сделать это самостоятельно. Часто малообразованная мама, воспитывая сына, поучает: "Ты, что - хуже девчонки? Не ори!". Так, словно хуже девчонки никого уже и быть не может. А мальчик в это время воспитывается соответствующим образом, усваивая уроки обращения с "девчонками". От мамы же образованной часто можно услышать: "Не плачь, мальчики не должны плакать" - на деле это тот же вариант, но в смягченной форме. На поведение мальчиков обращают, как правило, больше внимания, их при этом и чаще наказывают, но такое наказание выглядит как последствие их собственного поведения, то есть мальчик имеет большую возможность научиться контролировать наказание и поощрение с помощью собственных действий, а поведение девочек изначально понимается как более зависимое и вызывает в общем виде меньшую реакцию со стороны взрослых.

В школе эти навыки закрепляются. Учебники подают действия женщин и мужчин совершенно по-разному. Только наше упорное нежелание признать факт дискриминации заставляет нас этого не замечать. Начиная с букваря, подача разных полов идет как бы в строго продуманном виде: мужчины показываются как существа инициативные, независимые, а женщины - как подчиняющиеся и зависимые, как друзья, жены или в лучшем случае как помощницы мужчин, способствующие их успеху. Так, в 554 сюжетах, предлагаемых для чтения американским школьникам, проанализированных авторами-феминистами в 1972 г., мужчины представлены гораздо более интеллектуально развитыми, чем женщины.⁴⁾ И в процессе школьного обучения отношение к мальчикам и девочкам практически неодинаковое: например, в США учителя уделяют на уроках, как правило, больше внимания мальчикам (иногда до 20%), им часто дают больше времени для занятий с техникой, например в компьютерных классах, от них просто ждут успеха и настраивают их на успех и на необходимость прилагать усилия, а на девочек смотрят как на будущих мам.⁵⁾

В одной из московских школ в 1993 г. после окончания 10 классов мальчикам были подарены разные книги с разными надписями, а девочкам - одна и та же книга с единственной надписью - пожеланием счастья в личной жизни. (Это к вопросу о том, какой должна быть девочка по мнению современного нам общества, но в реальности-то дела обстоят как раз иначе: многие девочки, несмотря ни на что, все-таки ведут себя активно).

В этом отношении интересный факт сообщила одна из американских исследовательниц - Б. Бендерли. Она в своей книге "Миф о двух сознаниях" указывает на то, что практикующиеся сейчас по всему миру (и у нас в том числе) тесты IQ (КИ), которые помогают определить коэффициент интеллектуальности и по которым иногда набирают студентов, - эти тесты известны нам сейчас не в первом своем варианте. Дело в том, что первоначально предложенные тесты показывали, что девочки и девушки зачастую (и даже едва ли не как правило) имели показатели КИ выше, чем мальчики и юноши. И тогда создателям тестов пришлось изменить контрольные вопросы, с тем чтобы они "подыгрывали" мужским ответам. Так что теперь коэффициент интеллектуальности определяется безопасным для мужчин способом.⁶⁾.

Еще больше видна эта несправедливость при приеме абитуриентов. При наборе студентов в один из московских вузов по специальности "переводчик с английского языка" в 1992 г. было совершенно открыто объявлено, что для мальчиков конкурсный балл при поступлении в вуз будет 16 (то есть они могли сдать все экзамены на 4), в то время как для девочек - 20.

Мы уже не говорим о примитивных и непомерно раздутых ожиданиях от будущего брака, прививаемых молодежи ("пришел "он" и началось счастье..."), ожиданиях, которые совсем не всегда имеют реальные основания в действительной брачной жизни молодых супругов. Это приводит к почти поголовному резкому стрессу, который постоянно повторяется в каждом новом поколении, и все это, что называется, "сходит с рук" патриархатному типу нашей культуры.

И далее, если девушка заканчивает вуз и устраивается работать, все это, конечно, продолжается. Если она попадает даже в такую относительно благоприятную и терпимую среду как научный коллектив, то все равно и здесь она сталкивается с рядом дополнительных трудностей. Это происходит потому, что сама организация труда в современном научном коллективе - это тоже некая своеобразная модель рынка труда, на котором действуют жесткие условия конкуренции, и при этом одни условия участия предлагаются для мужчин - другие для женщин. Распределение круга обязанностей, сфер влияния, меры вознаграждения, скорости продвижения и т.п. практически устанавливаются в науке не в зависимости от статей, утвержденных в рамках трудового законодательства, а традиционным неписаным путем - в соответствии со сложившимся привычным порядком (а значит, с сохранением всех классических стереотипов патриархатной иерархии, которые воспроизводятся в современных условиях в несколько модернизированном виде).

Скрытая позиция социальных наук состоит в том, что, дифференцируя поведение мужчин и женщин, они связывают его главным образом не с социокультурными, а с биологическими моментами, которые сами по себе весьма однозначно и абстрактно проинтерпретированы. Ограниченность традиционной гуманитарной науки состоит в том, что она постоянно либо не отводит женщине никакой роли, либо в крайнем случае отводит роль второстепенную, понимая женщину только как имеющую то или иное отношение к миру, управляемому маскулинистскими принципами.

Неудивительно, что такая наука оказывается в высочайшей степени идеологизированной. Это хорошо заметно на многих ее отраслях, но, может быть, наиболее явно в этологии, где тенденция к преувеличению иерархических преимуществ особей мужского пола, к подчеркиванию их ценных качеств продемонстрирована чрезвычайно многосторонне. Дело в том, что биологический анализ жизни животных (и особенно приматов) решает два основных вопроса: описание воспроизведения рода и связанных с ним отношений полов. Это описание быстро и незаметным для исследователя образом превращается в интерпретацию (приведем только один пример (из передачи осенью 1995 г. по московскому радио). Этолог таким образом описывает игру волков: "сначала волчица опрометью бросилась от волка наутек, потом все поменялось наоборот, теперь уже волк возглавлял гонку".

Здесь явно видна тенденция рассматривать эти проблемы сквозь призму существования человеческого общества. Это стремление прослеживается неуклонно и в самых различных формах. Несмотря на пресловутую научную "объективность", на уровне методологии проводятся бесчисленные аналогии между началом женским и биологическим началом в человеке, предпринимаются попытки найти "природное" оправдание таким "мужским" чертам, как стремление к власти, склонность к полигамии; постоянно проводится безосновательное преувеличение половых различий как фактора развитости. Понятно, что в приматологии эти попытки выступают наиболее рельефно. "Приматология - это политика, проводимая другими средствами... - пишет в связи с этим Д. Харауей. - Описание жизни обезьян и человекообразных являют собой индустриальную и постиндустриальную версии прошлого и будущего наших "родичей"-животных и нас самих"... "споры, ведущиеся в приматологии, дают интригующие образцы политического мышления, связанного с проблемами самотождественности, человеческой общности и социальных изменений... Приматология - это жанр политического дискурса по вопросам человеческого общества".⁷⁾

Хотя, разумеется, не только приматология, но и всякая наука вообще исправно служит укреплению господствующей идеологической схемы, обосновывающей первичную структуру человеческого опыта как иерархическую. Практически эта посылка рассматривается как не только не подлежащая анализу, но как основополагающая для всякого научного поиска. Ее содержание фактически должно везде присутствовать, доказываться всеми возможными средствами, она выступает как первичное мета-методологическое основание для любой теоретической работы: кто-то должен быть обязательно поставлен на низшую ступень, что связано с абстрактностью самого образа науки, с попыткой перевести качественные характеристики в систему исчисления по типу "больше-меньше".

Посылка понимания человеческого опыта как организованного с позиций количественно-иерархических нашла свое выражение и в способе организации самой науки, она выразилась, в частности, в том, что женщины до сих пор играют там главным образом подсобные роли: "В действительности дело обстоит так, что поддержание довольно значительного числа работающих в науке женщин на нижних уровнях этой профессии оказывается исключительно важным условием успешной деятельности ученых-мужчин, берущих верх над женской неприметностью, инертностью, готовностью к самопожертвованию и готовых выдать достижения подчиненных женщин за свои собственные. Женщины получают репутацию полезных рядовых в армии науки, способных выполнять необходимую лабораторную рутину, но лишенных творческой способности, интуиции и аналитической смелости, без которых невозможна новаторская работа".⁸⁾ Известно, например, что опыты по структурному анализу ДНК, поставленные Розалинд Франклин, были использованы затем Уилкинсом, Уотсоном и Криком, которые получили за них премии, но считали, что "Рози, конечно же, не смогла бы правильно проинтерпретировать их". Очень удобная позиция!

В этих условиях девушкам сложнее добиваться тех же результатов, чем их сверстникам мужского пола. Сюда добавляется еще одна скрываемая нашей культурой, но очень существенная трудность. Мы имеем в виду общепринятое отношение к успеху: оно тоже неодинаково в отношении разных полов. Если для мужчин успех всегда поощряется, то для женщин он отнюдь не всегда связан с общественным признанием. К мнению компетентных женщин, например, прислушиваются меньше, чем к мнению мужчин: их чаще перебивают, как показывают исследования, они оказывают меньшее влияние на мнение группы. Иногда верное решение, предложенное женщиной, вообще не воспринимается группой. Так, широко известен эксперимент, когда американским студентам и студенткам была предложена одна и та же научная статья, но в первом случае она была подписана Джоном Смитом, а во втором Джейн Смит. В первом случае статья была расценена как содержательная, во втором - как не представляющая научного интереса. На самом деле вопрос об отношении женщины к науке совсем не такой безобидный, как кажется на первый взгляд: подоплека у него более, чем серьезная. Попытаемся разобраться в этом.

Мы уже писали о том, что мужчина как бы "естественно" является для нас выразителем того, что общезначимо[[Далее последуют полторы страницы специализированного текста, которые можно пропустить при ознакомительном чтении, однако они, по нашему мнению, важны для понимания общей концепции работы.]]. Здесь важно, что оно связано с выполнением основной и важнейшей для данной цивилизации задачи. В условиях западной культуры эта задача сводится в первую очередь к поддержанию ориентации на познавательный тип отношения к окружающему миру, на выражение "объективных", "вневременных" законов, причем, что самое главное, определенным - абстрактным - образом понятых законов.⁹⁾

Результатом этого явилось очень своеобразное явление - современный тип науки, который выдается за единственно возможный. На деле это весьма формальный и техницистски ориентированный тип науки, такой ее вариант, который практически полагает, что объективность - это математизированный мир. Такое положение дел сложилось постепенно в результате тысячелетнего господства этой культуры как живое воплощение присущего ей перекоса. В действительности математика не представляет объективность как таковую, математические законы - это только один из способов выразить объективное положение дел, а мы верим этой картине, хотя она - только изображение. Математизированный мир естествознания - это совсем не мир как таковой. Мы наши средства познания выдаем за само то, что познается только потому, что найден способ "вживить" нам под кожу этот тип видения. Повторяю, этот абстрактный вариант науки нам кажется единственно возможным, но это далеко не так. Более того, именно такое абстрактное понимание науки и привело нас сейчас к развитию серьезного мирового кризиса цивилизации. Сама такая "объективность" замешана на том, что на деле весьма сомнительно и уж во всяком случае недостаточно. С нашей точки зрения, это далеко не случайно, поскольку одни и те же исторические условия развития науки в ее абстрактно-маскулинистском варианте вызвали к жизни, с одной стороны, ряд социальных смещений, которые привели к гипертехницизму, перенаселению, экологическому кризису, а с другой - практику сексизма, дискриминацию по признаку пола. Это все - проявления одного и того же абстрактно-техницистского типа культуры, который под миссией женщины понимает "природное", а под миссией мужчины - "культурное" и, таким образом, делает мужчину по сути единственным выразителем познавательной ориентации человечества. В этом смысле абстрактность сама по себе, абстрактность как таковая уходит своими корнями в утерю возможностей ресурсов, связанных с целой половиной рода человеческого. Такое положение дел не имеет оснований претендовать на объективность - этого по меньшей мере мало для того, чтобы претендовать на объективность, поскольку не все участники игры тут представлены (не говоря уже о том, что и мужчина представлен там тоже неадекватно, о чем мы поговорим потом). Но из этого следует, что идеал познания и идеал дискриминации находятся ближе, чем нам обычно представляется. Не зря английская феминистка Вирджиния Вульф сказала: "А наука-то, оказывается, имеет пол!".

Предлагаемая нами здесь другая ориентация - это ориентация не на абстрактный закон. Она пытается помочь индивиду подключиться к знанию и познанию другим способом - не через непосредственную сразу данную полную истину, а через косвенные способы. Классическая, европейская культура догадывалась, конечно, о существовании этого способа, но она ограничивалась только символическим его рассмотрением. Это были символические типы деятельности - искусство, прежде всего. Однако в философии было показано, что логика символа несет на себе печать все той же познавательной ориентации, поскольку символ - это хотя и не непосредственная тема, но горизонт все той же познавательной установки.

А если проводить рассмотрение дальше, то станут видны и другие следствия из этих положений. Например, неудивительно, что пресловутая "женская проблема" выглядит в ее обычном представлении весьма непривлекательной - ничего другого и быть не может, поскольку она, строго говоря, и не может быть там сформулирована: ведь для классической науки это и есть та самая обратная сторона Луны, которая в принципе никогда не может быть видна, поскольку описание "женской проблемы" в ключе традиционной науки может дать только интерпретацию, ограниченную рамками уже упомянутой познавательной направленности, в ее абстрактном варианте, а она как раз от "женского"-то и абстрагируется, выражает маскулинистский тип видения. Так называемая "женская проблема" является для традиционной науки не одной из тем, наряду со всеми остальными, как это кажется на первый взгляд, а тем "бельмом", которое, будучи само не наблюдаемо, меняет возможность видения всего остального. Поэтому результатом исследования женских проблем в его обычном понимании будет оценка, принципиально не учитывающая компонент "немужского" в культурном опыте. Иными словами, простого теоретического интереса для анализа женской проблематики недостаточно, поскольку тут речь идет о постановке под вопрос как раз этого теоретического интереса самого по себе в той его технологизированной форме, которую он приобрел в нашей культуре. Стало быть, то, что называется "женской проблематикой", в традиционно ориентированных теориях не просматривается принципиально, а значит, если и можно теоретически анализировать "позицию" или "точку зрения" женщины, то только в гуманитарной теории специального типа, учитывающей особые условия жизни женщины в этой культуре, то есть учитывающие ситуацию ее постоянного вытеснения из этой культуры. Это весьма печально, но такова реальность.

Поэтому один из французских психоаналитиков (отнюдь не феминистской ориентации) Жак Лакан сказал: "Женщина не существует". Она не существует не в том смысле, что ее физически нет, а в том смысле, что она принципиально не представлена в культурном опыте человечества, она не существует в культуре, точнее говоря, существует, но сквозь призму мужского взгляда, мужской оценки, подобно тому, как Наташа Ростова существует лишь благодаря творчеству Л. Толстого. Конечно, принято восхищаться его пониманием души этой девушки, но никогда не переведутся школьницы, которые будут в своих школьных сочинениях восставать против его понимания и писать: "я не люблю Наташу". Они чувствуют фальшь, чувствуют, что это говорит не сама женщина, что здесь даны только правила того, как она должна думать с точки зрения нормы, а если вдуматься, то (да простят меня читатели) подтасовок окажется много даже в таком выдающемся романе, как "Война и мир" Л. Толстого - и тонких, и не очень.

Выход, как представляется, заключается только в том, чтобы самим говорить о себе, как бы это ни было трудно. Нужно поверить в то, что это все-таки возможно. На практике обнаруживается, что, когда проходит первый шок после разочарования в традиционном типе культуры (если мы дадим себе труд действительно серьезно осознать глубину наших несогласий, то поймем, что это именно шок), то обнаруживается, что жизнь на этом не кончается, поскольку, как это ни странно на первый взгляд, оказывается, что нормы традиционного типа культуры не исчерпывают нас полностью и остается еще нечто, то есть оказывается, что это "чудо" в принципе осуществимо: возможно - жить "внутри" данной культуры, но при этом критически мыслить в ее адрес.

Нужно сказать, что по всему миру сейчас фактически весьма активно идет такое осознание. Россия, к сожалению, в этом отношении задержалась. Те, кто первыми поняли эту необходимость и начали разрабатывать разные участки нового подхода к делу, были именно феминистки. В частности, они начали рассматривать и вопрос о том, можно ли (учитывая принципиальную невидимость женских проблем сквозь призму существующего сейчас типа культуры) все-таки хоть как-то определить специфичность "позиции женщины". И здесь они прежде всего обращают внимание на тот очевидный факт, что женщины часто оказываются в ситуации своеобразной дефектности (которую обычно объясняют факторами биоидного порядка: З. Фрейд, например, говорил в этой связи о "биологической трагедии" женщины). Эту-то "дефектность" и анализируют феминистки, но они идут в анализе не по пути понимания этой дефектности как природной предопределенности.

Они считают, что если говорить о "дефектности" женщины и можно, то только в смысле наличия такой особой ситуации, когда женщине постоянно вменяется некая "прошлая дефектность", то есть получается, что эта дефектность совсем не "природой отпущена", а как раз наоборот, "культурой сконструирована" и сконструирована за счет организации возможности постоянного продления некой "прошлой дефектности". Поэтому раскрывать проблему пола и женских родовых характеристик здесь означает не обсуждение пола как факта, а ответ на вопрос о том, как создается специфический субъект-носитель определенных характеристик. Такая постановка вопроса позволила, по сути дела, перевернуть самую суть традиционных воззрений. Понятно, что представителям патриархатной точки зрения было за что возненавидеть феминисток, ведь с этих позиций открывается возможность совершенно иного подхода к делу. Вопрос теперь ставился в иную плоскость, он звучал так: каковы условия и стадии возникновения таких субъектов, которым можно приписывать характеристики феминности (и, конечно, не только феминности, но и маскулинности тоже).

Далее...