Политика

Клименкова Т. А. Перестройка как гендерная проблема // Клименкова Т. А. Женщина как феномен культуры. Взгляд из России. М., Преображение, 1996. С. 117-138.
 
В начало документа
В конец документа

Клименкова Т. А.

Перестройка как гендерная проблема


На первый взгляд кажется, что в результате перестройки Россия сделала усилие по утверждению демократических норм, "очнулась", "пришла в себя" от своего социалистического прошлого и сейчас пытается, наконец, ввести свою жизнь в русло здоровой капиталистической экономики. Однако в действительности все совсем не так просто. На практике уже десять лет, как мы существуем в какой-то нереальной ситуации: люди стремятся пересмотреть некоторые из несправедливых и безнравственных норм, не устраивавших их в недавнем прошлом, но оказываются в ситуации, зачастую гораздо более несправедливой и безнравственной, чем прежде. Если иметь мужество посмотреть правде в глаза, не замалчивая того, что нам не нравится, то мало сказать, что мы живем плохо - мы живем все хуже и хуже, и, что самое страшное, в частных разговорах люди постоянно повторяют: "непонятно, когда же, наконец, кончится это падение, ведь все мыслимые и немыслимые границы уже перейдены, а оно все еще продолжается...".

Ясно, что такое положение дел могло сложиться только потому, что мы не понимаем, что с нами происходит, не можем более или менее адекватно оценить ситуацию. Необходимо искать новые способы понимания - старые явно не работают, но общество продолжает упорно за них держаться только потому, что они привычны. Нам предлагают искать выход в традиционно понятом укреплении традиционно понятого государства или в укреплении так же понятого частного сектора, хотя теперь уже очевидно, что и то, и другое не принесет облегчения и нужны переосмысления. Мы не хотим сказать, что привычные нам констатации неправильны - фиксируемые ими процессы действительно имеют место. Но нам представляется, что для адекватного анализа ситуации и поиска выхода из кризиса необходимо искать иные средства объяснения. В этой работе поэтому предпринимается попытка посмотреть, что можно сказать о нашей современной ситуации с гендерных позиций.

Вероятно, теперь уже достаточно ясно, что гендерное рассмотрение для нас - это далеко не только "женский вопрос". Нас интересуют всеобщие условия "работы культуры", они зачастую не расположены на поверхности и нуждаются в вычленении. В этом смысле гендерное рассмотрение и выступает для нас как специальный подход, а не только одна из тем. Говоря о том, что наш тип культуры патриархатный, мы не имеем в виду, что "мужчины обижают женщин" (такую трактовку гендерного подхода и феминизма как простого мужененавистничества нам постоянно навязывают, но это, конечно, сверхупрощение). Можно сказать, что до некоторой степени как гендерный подход, так и феминизм - это вообще не "про женщин", а "про структуры культуры", про условия их возникновения, способы, которыми они себя продляют и т.д., то есть гендерный подход имеет отношение ко всем представителям рода человеческого, независимо от их половой принадлежности.

Посмотрим, что же можно сказать о современной ситуации, если применять гендерный подход, как мы его понимаем. Здесь прежде всего нужно иметь в виду, что нашей основной задачей является выработка программы, нацеленной на выход из кризиса. В этом смысле кроме "воли к игнорированию" необходимо проявить и "волю позитивную", волю, способствующую утверждению новых норм. Для решения этой задачи необходимо, прежде всего, представить анализ ситуации (это мы и попытаемся сделать в данной главе), и уже в соответствии с ним мы будем развивать представления о стратегии наших действий.

Основное положение, из которого мы исходим при анализе современной ситуации, - что страна действительно нуждается в осуществлении демократических преобразований. Однако что под этим подразумевать? Мы пытаемся идти путем понимания демократических преобразований через обращение к самоактивизации тех, кто помещен на обочину жизни; пытаемся показать, что необходимо самим дискриминируемым группам строить то, что не очень удачно называют "гражданским обществом". Пока что, вплоть до самого последнего времени, наши политики стремятся навязать нам представления о "гражданском обществе" сверху (вопреки самой его идее), пытаются ввести его "законодательно". С нашей точки зрения, то, что именуется "гражданским обществом", может быть построено только путем длительных усилий, в которые это "общество" должно быть вовлечено непосредственно. Преодолеть ту кризисную ситуацию, в которой оказалась сегодня наша страна, по нашему мнению, можно только путем кропотливой работы по осознанию конкретного характера и путей подавления, которые практикуются в данное время. Это - очень важное смещение акцентов. Оно требует, по сути дела, нового понимания задач демократизации, нового отношения к дискриминируемым слоям населения, в том числе, конечно, и к женщинам.

Как это ни удивительно, но политики, отвечающие за проведение реформ в России, в этом отношении до сих пор проявляют странное легкомыслие. Некоторые просто позволяют себе думать, что реформы можно осуществить за счет женщин (это, к сожалению, нередко совершенно открыто декларируется); другие полагают, что реформирование можно произвести без участия женщин. Странно, но факт, что при этом как-то совершенно упускается из виду, что женщины составляют большую часть населения. Если политики действительно всерьез обеспокоены тем, чтобы социальное реформирование было основательным, они должны отдавать себе отчет в том, что демократия вряд ли сможет "идти вперед только одной ногой", ведь "вторая нога", оставаясь на месте, просто остановит движение и реформы неминуемо прекратятся. Заботиться о вовлечении женщин в процессы реформ поэтому просто необходимо, вне зависимости от того, "хочется" этого кому-то или "не хочется", это не вопрос удовольствия или личных мнений.

В этих условиях было бы логично предположить, что при проведении демократизации следует обратить больше внимания именно на те слои, которые наиболее остро нуждаются в приобщении к этим процессам. Вполне понятно, что женщины, веками несшие на себе груз дискриминации, не могут освободиться от него в одночасье. Действительно, ведь и доступ к социальной и политической жизни они получили с исторической точки зрения совсем недавно. Уже хотя бы поэтому многие их действия не могут быть идеальными и безупречными (с точки зрения стандартов "абсолютно демократической позиции") - нечего было и ждать, что женщины сориентируются в социальном пространстве мгновенно, научатся всему сразу и навсегда (не говоря уже о том, что само социальное пространство как раз и нуждается в переосмыслении). Поэтому и логично ожидать, что именно процесс развития демократических институтов должен способствовать обретению женщинами достойного положения в современном мире.

Действительно, женские инициативы в этом отношении должны бы быть поддержаны уже только потому, что демократизацию было бы естественно понимать как возможность осуществить изменения, производимые самими гражданами, как попытку дать людям шанс поверить, что от них что-то зависит. И если уж те, кто считает себя "первым эшелоном" демократии, всячески стремятся убрать женщин с политической сцены, "перекрыть кислород" женским инициативам, то это свидетельствует только о недопонимании ими своих же собственных целей.

Это смешно, но до сих пор проходит незамеченным, что в манифестах многочисленных новых политических партий рядом с требованием предоставить личности право свободно развивать свои возможности, рядом с этим требованием часто буквально на следующей же странице написано: "женщина, наконец-то, должна быть возвращена в семью" (курсив наш. - Т.К.). Невероятно, но - факт: наша "культурная общественность" не хотела отдать себе отчет в том, что такие формулировки явно и наивно противоречат прекрасным словам о свободе и развитии личностных возможностей. Однако как могло произойти, что бурные вспышки демократической политической активности не создали благоприятных условий для представителей такой огромной социальной страты, как женщины? Как представляется, объяснить это может помочь анализ дискурсивных условий современной культурной эпохи.

Сначала поставим вопрос так: благодаря чему удается употреблять термин "демократия", не замечая столь явного противоречия, которое он в себе содержит? Видимо, благодаря тому, что общество на протяжении определенного временного отрезка имело некоторый консенсус в понимании своих проблем, который заставлял его оценивать именно такие меры как демократические. Чем это было вызвано? Возможно, тем, что люди устали на протяжении долгих десятилетий "держать спину", и как следствие этой усталости мы получили нежелание и неспособность известной части общества идти вперед, надежду обойтись тем, что есть, "потратить уже наработанное, а там будет видно". То есть некоторая часть наших граждан, может быть, стремится, так сказать, не практиковать новых форм исторического творчества, а вместо них хочет употребить "хорошо забытые старые", то есть стремится идти по пути наименьшего сопротивления. Помимо этого, бытовало представление о том, что предпочтительной формой поведения является не коллективное усилие, а личная активность, поэтому некоторые и старались оберегать свой (и без того небольшой) личный энергетический потенциал.

Суммарным выражением этого оказалась, однако, массовая невротизация (о которой мы уже говорили, и поэтому не будем специально доказывать здесь это положение). Она проявилась у части наших граждан в неспособности к взаимной коммуникации, постоянном желании отключиться от реальности, жажде организовать себе отдых, а лучше всего - удовольствие, причем немедленно, здесь и теперь, в постоянном стремлении к регрессу, то есть к возврату куда-нибудь назад, чаще всего в предреволюционное историческое прошлое (иногда с переодеванием, например, в мундиры царской армии или казачества). Все это показывает глубокий невротический подтекст произошедших социальных изменений, показывает, что некоторым не хотелось замечать реально протекающих процессов, не хотелось принимать во внимание всего того, что явно и недвусмысленно свидетельствует о назревающих трудностях.

По нашему мнению, проблема заключается в том, что в период перестройки страна пережила своеобразную ситуацию, когда под видом требований демократических свобод разразился серьезнейший культурно-психологический кризис. Его печатью были отмечены все важнейшие события этого времени. Например, то, что называли "наступившей эпохой гласности", на деле не имело такого непосредственного отношения к утверждению политических прав и свобод, какое нас побуждают ему приписывать. То, что с нами действительно произошло - это весьма бурное излияние как бы неконтролируемых речевых потоков, свидетельствующих о высшей степени невротического неблагополучия. И если мы действительно хотим понять, что такое "гласность" и "перестройка", необходимо подвергнуть эти потоки специальному анализу: их нужно прочитывать не как реально означающие, а интерпретировать как симптомы, за которыми скрываются действительные проблемы. На наш взгляд, это прежде всего проблемы гендерного характера в широком смысле - проблемы вменения в виде нормы того, что, как мы писали, нормой в принципе быть не может. К сожалению, это обстоятельство до сих пор не осознано, хотя нет сомнения в том, что время поставит все на свои места.

Разумеется, мы далеки от того, чтобы считать психологические катаклизмы чисто или даже преимущественно медицинской проблемой. Сам факт, что такого рода сдвиги происходят в масштабе огромной страны, уже ясно говорит о том, что психологическое неблагополучие - это вид именно "социальной болезни", точнее, говоря нашей терминологией, культурной. Особенно понятно это в свете того, что мы уже говорили о культурной основе вторжений в человеческую психическую экономию. Попытаемся более основательно разобраться в том, как развертывались эти культурные коллизии, которые настолько грубо травмировали нас, что идут разговоры даже о том, что "нас зомбировали". Для этого, прежде всего, введем различение между модернистским и постмодернистским культурным стилем жизни общества.

В этом смысле основная наша посылка состоит в том, что вплоть до самого последнего времени вся западная (и русская) культура базировалась на ряде установок, принадлежащих по сути дела эпохе модернизма (которые часто весьма поспешно принимаются за социалистические принципы). Здесь важно понимать, что социализм - это термин, обозначающий экономический срез, срез, имеющий отношение к социальной формации (феодализм-капитализм-социализм). Когда же мы говорим о модернизме, то имеем в виду нечто совершенно другое - культурный стиль, способ задавания культурных норм, который имеет отношение отнюдь не только к сознанию, но и к формированию условий существования тел, а значит и к нашим гендерным проблемам.

Далее следует сказать, что первая половина ХХ века была периодом модернизма, то есть периодом развития массовых форм производства и таких же массифицированных форм социальной жизни. Еще недавно эти установки казались незыблемыми. Это прежде всего касается упования на глобальное усилие, требующее массового действия. Нужно заметить, что модернизм не смог бы просуществовать в течение десятилетий, если бы не нашел для себя таких идеально подходящих материалов, как стекло и бетон, которые были прекрасно пригодны для создания огромных сооружений - глобальных, лаконичных функционалистских конструкций. В художественной культуре модернизму соответствовали великие стили в литературе, музыке, живописи. Казалось, что этот жизненный стиль имеет основания продлять себя еще в течение длительного периода, но некоторое время назад начал ощущаться кризис прежней смысловой направленности.

Появилась тенденция отказа от прежних принципов этики, эстетики, политики (тех принципов, которые вполне устраивали первую половину века), постепенно начал терять кредит технологический энтузиазм. Появившийся недавно тип мироощущения повсюду пытался разбить веру в возможность предвидения, он испытывал просто идиосинкразию ко всякого рода глобальным начинаниям, будь то планы всеобщего экологического переустройства природы или социальных отношений. Вместо этого появились иные социальные обязательства - так называемые "деловые императивы", оказалась желательной коммерциализация всех сфер общественной жизни, менеджерский стиль ведения дел стал перекочевывать из бизнеса в науку, культуру. Экономический подход достиг той точки своего развития, когда стало возможным не только производить маркетинг и определять будущие потребности в товарах, не только формировать сам спрос на них, но и описать весь уклад существования человека в экономических терминах. Иначе говоря, оказалось возможным сконструировать полностью коммерциализованный жизненный стиль, который удовлетворял бы интересам обывателя, поскольку ему ненавязчиво предлагается без лишних напряжений принимать уже готовые ориентации потребления (будь то экономическое, культурное или политическое потребление). В современном нам обществе возникла опасность потери связи человека с представлением о реальности. Представления о реальности стали все больше замещаться на готовые фрагменты продукции, которые были уже адаптированы для соответствующего потребления. Этот тип культуры как бы утратил связь с действительностью и продолжал себя продлять за счет утверждения только собственной значимости. Жизнь превратилась в "музей самой себя", перформативное начало - начало спектакля восторжествовало, жизнь стала подобием спектакля, не имеющего иного смысла, кроме утверждения себя самого[[На фоне возникновения этой новой опасности (когда реальность начинает замещаться на свои образы, а фильмы, как мы уже говорили, отражать ситуацию не реальности, а фантазмирования) и возникла вторая волна феминизма, где стояла задача создать особую интеллигибельность, которая могла бы помочь осознать новую ситуацию, не пряча голову в песок, но и не смиряясь с положением марионетки-потребителя, у которой отнята воля к самостоятельному мнению, желанию и действию.

]].

Нужно заметить, что это был зловещий спектакль: актеры в нем нередко держали в руках самое настоящее оружие и употребляли его по назначению, но действовали при этом не в соответствии с представлениями, связанными с"принципом реальности", а по кривой логике своего невроза, впрочем, все это неоднократно выдавалось за "железную мужскую логику". Одним из наиболее ярких примеров постмодернистского перформанса является такое яркое проявление маскулинизма, как терроризм в его современном варианте (широко известно, что у террористов в Чечне всегда были наготове соответствующие фразы на случай прихода журналиста, терроризм - это вообще ситуация, которая в принципе задумана как кровавая игра "на" кого-то). При этом предпринималась попытка именно эту квинтэссенцию мужского невротического спектакля выдавать за реальность более реальную, чем она есть. Особенно хорошим тоном считалось этот невроз еще и насильственно навязывать, беззастенчиво "играя" с самой ситуацией этой насильственности [["Заигрываясь", не щадили даже детей. Мы хорошо помним, например, как по Центральному телевидению был неоднократно продемонстрирован сюжет, в котором девочка выставляла напоказ голый зад, на котором было красной краской написано "телка", а в одной из широко читаемых бульварных газет подробно рассказывалось о том, как именно было произведено изнасилование девочки - в репортаже в залихватской манере описывалось, какими инструментами пользовался насильник, при этом широко применялись гастрономические аналогии. Такая, с позволения сказать, эстетизация была отнюдь не случайной, она точно отражала дух времени, когда глумление стало рассматриваться как вполне добропорядочное занятие, поскольку его понимали как участие в каком-то игровом фрагменте. Все это считалось признаком ума, а о погибших предлагалось немедленно забыть.

]].

Запрет на обсуждение делал саму массовую смерть людей в процессе разыгрывания постмодернистского спектакля игровым событием, совершаемым в ряду других ради того, чтобы составить очередную сводку новостей. Вместо русского зловещего слова "убийца" употребляли западное - "киллер", которое даже профессионального охотника за людьми представляло чем-то наподобие безобидного стрелка в тире. Итак, "в исторически кратчайшие сроки" страна была перемещена от модернистского энтузиазма "великих свершений" к навязчиво повторяемой игре, которая (как мы все хорошо знаем) часто носила весьма выраженную сексуальную направленность, откровенно трактуемую на самый незкопробный манер (замечать это тоже считалось плохим тоном).

Произошедшее смещение оказалось гораздо глубже и серьезнее, чем может показаться на первый взгляд. Дело в том, что если бы речь шла только о критике социалистических принципов, как нам это сейчас пытаются подать, то никакой перестройки вообще было бы не нужно, поскольку сама такая критика была уже практически проведена и в доперестроечную эпоху. Цензура уже тогда позволяла представлять широкий спектр самых разнообразных доводов, в том числе и резко критикующих социалистические установки. Было не принято только писать фразу: "социализм - это плохо", - остальное при желании не только можно было выразить, но и реально это высказывалось и обсуждалось философами, социологами, экономистами, юристами в толстых научных журналах (что легко проверить); во всяком случае, никаких новых теоретических положений в период перестройки фактически не было выдвинуто. Но вопрос был уже не в теоретической критике социализма, а в разрушении той базы, которая лежала в основании культурных правил модернистской эпохи, а это был совсем другой вопрос. Он располагался в иной плоскости, поэтому неудивительно, что выразителем этих новых процессов оказалась особая политическая группа, которую мы условно назовем "фундаменталистами".[[Отрицать присутствие фундаменталистских тенденций в нашей политике невозможно. Их печатью отмечено все наше бытие с начала перестройки. Почти целое десятилетие многие граждане нашей страны как завороженные смотрели в собственное прошлое. При этом то, что было до "октября", рисовалось обязательно в розовом свете, то, что после - в черном. Это был некоторый провал в прошлое, и только находясь в эпицентре этого провала, можно было не заметить таких удивительных вещей, как, например, то, что наш парламент назван "Думой". Такое название звучало фальшивым анахронизмом уже в начале века, а сейчас тем более выступает как невротический знак - особенно в сочетании с "мэрами", "префектурами" и "субпрефектами", что тоже представляет собой явную и неуклюжую реминисценцию Петровских времен. Такие примеры легко продолжить... Вся эта демонстрация собственного исторического бессилия, невротическая комедия несостоятельности на деле совсем не так безобидна, как кажется. Как представляется, именно ее последствия мы переживаем сейчас так болезненно.

]]

Дело в том, что именно "фундаменталисты", по нашему мнению, оказались носителями того постмодернистского культурного стиля, о котором мы только что сказали, это от их имени социализму была объявлена война не просто политическая (что уже неоднократно было), а культурно-политическая, что, разумеется, далеко не одно и то же. Рассмотрим это более подробно.

Как мы уже указывали, работа, которую выполнили "фундаменталисты", проходила не в интеллектуальном режиме критики (что в принципе укладывалось бы в рамки норм предыдущего культурного стиля), а совсем в другом - в режиме вопрошания легитимации, то есть глубинного разрушения - деконструкции. Цель этой работы в том, чтобы поставить под сомнение законность оснований делать то или иное, то есть сами условия легитимности. Деятельность такого рода совсем не является теоретической - это весьма специфический способ употребления ментальной активности, который не апеллирует к сознанию. Пока это различение еще не осознано, "игра" на нем остается совершенно безнаказанной. Именно в русле этой "игры" наша жизнь и была превращена во всеобщий постмодернистский перформанс, именно в рамках этого спектакля "фундаменталисты" и выражали свое неприятие предыдущего культурного стиля путем иногда иронии, чаще же прямого издевательства над ним и его представителями. (Напомним, что они называются постмодернистами именно потому, что не предложили ничего нового, более того, принципиально не хотят делать этого в силу самой сути своих воззрений, оставаясь в парадоксальном положении, желая только паразитировать на модернизме (пост-модернизм), пародируя его стиль, установки и идеалы). Кто же они такие?

Под "фундаментализмом" мы понимаем здесь не какое-нибудь из известных политических объединений, а весьма разбросанный спектр групп, связанных совсем не интересами развития экономической системы в том или ином направлении. Это - группы людей, которые объединены на уровне особой культурной политики, группы, как мы сказали, готовые утвердить новую легитимность. Именно в этом пункте и кроется момент совершенно парадоксальный. Дело в том, что особенность этой новой легитимности заключается как раз в том, что ее "новизна" по содержанию состоит в стремлении возвратить старые нормы. Сами эти люди осознают свои цели как "защиту Традиции". Попытаемся разобраться в том, что стоит за этим воззрением и почему оно формулируется именно таким образом.

Здесь нужно прежде всего заметить, что проблема наличия или отсутствия традиции сама по себе для культуры гораздо более важна, чем это кажется на первый взгляд. Она для нас сходна по важности с проблемой возможности вхождения в исторический способ видения, а оно связано с условиями осуществления самого мышления. Мы не можем ответить на вопрос о том, откуда возникла традиция как таковая, поскольку она выступает для нас как фундаментальная основа самого нашего мышления. По сути дела, традиция для нас представляется вечной, как вечной кажется история: мы не можем вообразить себе точки, в которой "возникла" история, ведь перед этой точкой уже всегда было нечто, а значит и какая-то история. Вне какой бы то ни было традиции история для нас повисает в безвоздушном пространстве. Поэтому совершенно ясно, что там, где идет пересмотр культурных оснований, культурной легитимности (а мы все время повторяем, что в этом и есть своеобразие сегодняшней российской ситуации), вопрос о традиции становится ареной политических притязаний: лишив какую-то группу "права на традицию", у нее отнимают именно легитимирующие возможности, за которые идет практически основная необъявленная борьба. Ведь, как правило, мы опираемся в наших рассуждениях на какие-то образцы, есть даже такое мнение, что историю можно развивать "вперед" лишь настолько, насколько нам удается понять ее "назад". Так или иначе, но тема "традиции" - важнейшая в деле достижения реальной, а не номинально декларируемой власти в наше время.

Нужно заметить, что в этой борьбе за "место под солнцем" "фундаменталистами" совершается постоянная подмена понятий. С одной стороны, они говорят о традиции, имея в виду свои упования на осуществление в том или ином смысле возврата к старым нормам, с другой стороны, используя особенности значения самого слова "традиция", они присваивают себе право апелляции к прошлому как таковому. Перед лицом широкой публики создается видимость того, что они отстаивают ценность традиции вообще (а значит и ценность истории и принципы укорененности человека в бытии - чего сейчас всем так не хватает). А на деле производится иная, весьма характерная для нашего времени работа: этим способом скрывается тот факт, что существует традиция совсем не только консервативно-охранительного (то есть "фундаменталистского"), но и утопически-освободительного стиля мышления и мировидения. Последний начинается, как это ни странно звучит в настоящий момент, с возникновения Христианства - просто сейчас наложен культурно-политический запрет на интерпретацию Христианства в этом свете. Более того, экологическая традиция (и это совершенно понятно) появилась приблизительно со времен Антония Падуанского именно в русле утопически-освободительного стиля мировидения. Однако с помощью указанной подмены понятий этот тип традиции загоняется в ту "тишину языка", о которой мы уже говорили, когда разбирали условия существования дискурсии, и получается, что представление об освободительной традиции сейчас находится в ситуации того же постоянного примысливания, но и постоянного "непроизнесения", что и гендерная проблематика: по отношению к нему производится тот же запрет через замещение.

Иначе говоря, постоянное форсированное говорение о защите традиции носит сейчас весьма небезобидный характер: "лишив" политических противников права на традицию и культурно-исторический контекст, "фундаменталисты" лишили их исторического пространства, а стало быть, лишили голоса и в современном мире. Мы говорим о том, что патриархатным культурным режимом найден способ образовывать некие "ямы", обрекающие на безмолвие тех, кто там оказывается. Этим способом пользовались и ранее, в том числе и в социалистической России, однако уроки 80-х показывают, что такой способ изоляции чреват серьезными внутренними неполадками, которые со временем дают себя знать. Именно так на российскую политическую сцену и вышли "фундаменталисты".

Суть в том, что на первом этапе, еще до перестройки, "фундаменталисты" сами были маргинализированной группой, то есть объектами подавления, в этом смысле они имели основание претендовать на заинтересованность в демократических переменах. Однако на втором этапе, когда они начали борьбу за власть, их демократический потенциал все более и более рассеивался. Это было время начала перестройки, когда на исторической сцене действовали разные политические группировки, которые создавали более или менее прочные коалиции представителей социальных страт, в период модернизма по разным причинам отброшенных за пределы исторического действия. На этом этапе, пытаясь получить доступ к власти, "фундаменталисты" шли в коалиции с большим числом других маргинальных групп - туда входили предприниматели, националисты, демократы, криминальные элементы и др. (поэтому интересы собственно "фундаменталистов" сперва было трудно вычленить из общей массы требований всех этих групп, однако с течением времени эти разнородные элементы все более показывали свою несхожесть друг с другом).

Далее...