С 1917 т. до второй мировой войны Россия считалась наиболее прогрессивной страной в области законодательства по правам женщин. Почти сразу же после революции женщины получили право на участие в выборах, на развод, на те виды профессиональных занятий, которые традиционно считались мужскими и в 1920 г. - право на аборт. Уже в 1923 году более половины студентов университетов, специализирующихся в области медицины и искусства были женщинами, а в целом среди студентов университетов они составили 43 процента [17, стр.64]..

В Западной Европе именно вследствие Второй мировой войны в 40-е гг. женщины получили те социальные права и возможности, которые раньше были гарантированы только мужчинам, однако, после возвращения мужчин с войны в 50-е годы патриархальная семья была восстановлена с "ожесточенным рвением" [13, стр.З].

То же самое могло бы произойти и в России, если бы не астрономические потери населения во время войны. Эти потери означали, что женщины должны были выполнять мужскую работу на протяжении всего советского периода и даже во время усиленной пронаталистской кампании, развернутой средствами массовой информации в конце 70-х -начале 80-х годов. "Мужская работа" не давала женщинам ни экономической независимости, ни социальных перспектив, поскольку заработки были очень низкими, труд преимущественно физически тяжелым и ручным, а условия труда очень плохими с точки зрения здоровья и безопасности. Режим использовал женщин для того, чтобы заполнить брешь, образовавшуюся на месте отсутствующих мужчин. "Женщины часто годами работали на тех участках, где мужчины задерживались не более двух или трех недель перед переходом на более квалифицированную работу", - отмечал Дональд Фильтзер в своей известной монографии "Советские рабочие и сталинская индустриализация" [18, стр.65].

Такой труд в соединении с предвоенным пересмотром законодательства повлек за собой откат от революционного либерализма к патриархату и, таким образом, к беспрецедентной эксплуатации женщин в конце 40-х и в 50-е годы. Право на аборт было отменено, как известно, еще в 1936 году после проведенной тогда переписи населения, когда Сталин получил статистику о численности людей, умерших в 30-е годы в результате коллективизации, голода, вызванного засухой, и репрессий. Законы 1935-36 гг. предусматривали также санкции против разводов.

Как только в 1956 г. начался новый либеральный период, аборт был легализован снова и стал использоваться как основное средство контроля рождаемости. Бракоразводные процессы также упростились, и Россия стала второй страной в мире по количеству браков, заканчивающихся разводами. Уровень занятости женщин в составе рабочей силы поднялся до 50 процентов и оставался таковым (даже чуть выше) на протяжении 40 лет.

Однако эти либеральные перемены не повлекли за собой каких-либо новых реформ в положении женщин в обществе. В 60-80-е гг. идеология правящей элиты относительно женщин была классово ориентированной и западный феминизм "второй волны", так же как и феминизм 20-х годов, имел клеймо буржуазности. Вот весьма образное высказывание из настольной книги для женщин, которое характеризует советскую пропаганду раннего периода советской истории:

"Для полного освобождения женщины необходимо наряду с твердым руководством также и сознательное действие широких женских масс. Советский Союз - первое в мире государство, где государственная власть и вся общественность сознательно участвуют в решении женского вопроса...

Молодому поколению женщин этот текст, вероятно, покажется архаичным. Однако такого же рода текст был воспроизведен в монографии, опубликованной в 1988 г., то есть через 60 лет после упомянутой выше: "Стремясь направить энергию женского движения в безопасное для правящих кругов русло, буржуазные идеологи и политики всеми силами стараются замедлить рост политической сознательности женщин, предлагают такие рецепты решения женского вопроса, которые не затрагивают основ капиталистического строя. Между тем опыт реального социализма наглядно показывает тот путь, который способен привести к подлинному освобождению всех трудящихся - мужчин и женщин" [1, стр. 13-14].

В другом тексте, опубликованном в начале восьмидесятых годов и написанном академической исследовательницей, констатируется: "Женское движение сегодня стало местом острой поляризации: буржуазное (женское движение), которое старается всеми средствами нейтрализовать работающих женщин, оторвать их от классовой борьбы; и пролетарское, марксистско-ленинское движение, которое рассматривает работающих женщин как угнетенных капитализмом и как надежный и борющийся резерв социальной революции, как авангард рабочего движения" [5, стр-29-30].

Заметим, между прочим, что в конце 80-х годов не было специальных органов, таких как партийные комитеты или цензура, которые контролировали бы содержание монографий с точки зрения лояльности коммунистическому режиму, тем не менее, подобные публикации выпускались многими авторами спонтанно ввиду карьерных соображений или статусных позиций.

Здесь произошла своеобразная историческая метаморфоза: то, в чем некогда Клара Цеткин обвиняла феминисток, оказалось полностью приложимо к активности коммунисток: "Буржуазное женское движение всегда толковало о "человеческих правах", но с самого начала оно удовлетворилось "дамскими правами" и всегда было готово жертвовать женскими правами в интересах класса эксплуататоров" [4,стр.ЗЗ].

К концу 80-х годов Москва и столицы республик имели свое "буржуазное женское движение", состоящее из женщин-членов КПСС, которые занимали высокие административные посты в таких бюрократических организациях, как Комитет советских женщин, региональные партийные комитеты, профсоюзы, местные женсоветы и даже женщин, работавших в качестве научных сотрудников в Академии Наук. Они говорили от лица рабочего класса для того, чтобы удовлетворить свои "дамские права" и жертвовали женскими правами ради советского класса эксплуататоров - партийной элиты. Они препятствовали росту женского сознания заказными публикациями в газетах, журналах и учебниках.

Читая тех, кто жестоко критиковал феминизм, можно извлечь из их критики видение типично советского феномена: ярко выраженную социальную идентификацию женщин с классом, профессиональной группой, трудовым коллективом, но исключительно низкую личностную самоидентификацию. В то время как социальная идентичность была прочно привязана к советской системе, гендерная самоидентификация выстраивалась в рамках патриархальной и патерналистской парадигмы. Большая часть женских достижений в обществе рассматривалась как результат особой заботы государства и политического руководства. Это руководство было исключительно мужским, поскольку ничтожное количество женщин было представлено на уровне принятия решений. За каждой преуспевающей женщиной людей приучили видеть опеку, власть имущего мужчины. Именно поэтому работала та аргументация, что женщины вовсе не дискриминированы советской властью, а, напротив, имеют в ее лице сильную поддержку.

Статистика численности женщин-инженеров и - врачей чаще всего использовалась как аргумент для иллюстрации отсутствия мужского сопротивления и шовинизма в отношении женщин в интеллектуальной сфере. Но обе эти сферы стали феминизированными, а в итоге деградировали. Женщины-врачи работали ассистентками у мужчин, а женщины-инженеры зачастую оставались ассистентами у квалифицированных рабочих.

Несмотря на высокий уровень участия в составе рабочей силы и женскую занятость исключительно в режиме полного рабочего дня, семья оставалась основной сферой женской идентификации в России. Но эта сфера недооценивалась и культурно принижалась. То заключение, которое Крис Коррин сделала из анализа ситуации в Венгрии, целиком приложимо и к России: "Женщины оказались в ловушке двойного гнета, так как их домашние обязанности никогда не рассматривались также серьезно, как мужские за стенами дома, при этом мужчинам позволялось терпеть поражение без опасения, что они будут личностно девальвированы" [8, стр.168-169].

В противоположность ситуации в Восточной Европе, Америка в период с конца 60-х и в 70-е гг. стала свидетелем больших перемен в сознании и социальных отношениях. "Оглядываясь назад, - пишет П.Манн, - был какой-то неявный момент во время этого десятилетия, когда прежняя нормативная идентификация человечества как исключительно мужского предприятия пришла к концу" [12, стр-2].

В России, напротив, даже в 1992 г. министр труда Меликьян заявил корреспонденту газеты фразу, вмиг облетевшую весь мир, благодаря своей вопиющей циничности: "Зачем мы будем организовывать рабочие места для женщин, если у нас мужчины не имеют работы?" Этот вопрос как бы подводит итог под общую позицию российского общества.

Период 50-х - 60-х гг. был, вероятно, наиболее противоречивым в определении места женщин в обществе. Как и ранее, ожидалось, что они будут активными строителями коммунизма со всеми вытекающими отсюда атрибутами и, вдобавок, их призвали рожать больше детей. Был создан миф о "суперженщине", которая могла бы делать великие научные открытия и рожать детей одного за другим. Тщательно проработанный средствами массовой информации, этот миф воздействовал на целое поколение женщин, и они старались соединить несоединимое, пытаясь реализовать все, что от них требовалось (14, стр.78-7).

Чем больше они терпели поражение, тем острее становилась борьба приоритетов между домашней и общественной сферами. Эта борьба не привела к возникновению нового сознания женщин и становлению их внеклассовой идентичности. Вместо этого "многие из изменений, которые вызвали или отразили возрастающий конфликт и противоречие в жизни западных женщин, повторились в Советском Союзе" [11, стр.4]: уровень разводов вырос, а уровень рождаемости упал. Кроме того, феномен "удобной работы" оказался доминирующим в профессиональных ориентациях женщин [11, стр.46]. И только следующее поколение узнало подлинную цену этого "удобства"[16, стр.51].

Как же социальная ситуация подобного рода сказалась в конкретных человеческих судьбах? В данной главе предлагаются свидетельства двух московских женщин - дочери и ее матери, - интервью с которыми было проведено в 1993 г. Никакого специального подбора собеседниц не предпринималось. Их телефон был найден в массиве лонгитюдного проекта "Пути поколения" среди множества других телефонов совершенно случайно.

Главный свидетель - Лариса Печатникова (1938 г. р.) - в своей личной жизни прошла через многие советские реалии. Она идентифицировала себя со своим социальным слоем (рабочим классом); за мизерную зарплату, но на совесть работала в ателье; вышла замуж; родила ребенка и старалась справиться с ролью суперженщины, пока не назрел стихийный протест против патриархального уклада жизни, когда моральная ответственность за положение семьи и за ее бытовую устроенность ложится преимущественно на женщину. Супружество Ларисы очень рано оборвалось разводом, и значительную часть жизни она фактически была матерью-одиночкой.

Лариса закончила среднюю школу в 1956 г. В 1964 г. она поступила в горнодобывающий институт, а через год вышла замуж. Не по любви, просто ей уже было 28 лет, и она хотела ребенка. Муж Ларисы был тоже студентом, поэтому его родственники противились браку. Тем не менее, они поженились, и через год у них родился ребенок. Ларисе пришлось бросить учебу. Анатолий (ее муж) придерживался того мнения, что женщинам вообше не нужно высшее образование. Молодая пара очень скоро обнаружила, что их взгляды и ожидания, касающиеся гендерных ролей в семейной жизни, существенно расходятся. Лариса пояснила:

Эти сетования мужа были особенно тяжелы для Ларисы, так как дочь у них родилась больной (мускульная дистрофия ног). Лариса должна была находиться дома возле Анны до 5 лет. Как только она начала работать опять, Анатолий ушел из семьи.

Большая часть из последующих событий в воспитании дочери явилась следствием этого события. Будучи традиционно ориентированной на "женские роли", Лариса проявляла чрезмерную озабоченность будущим образованием Анны, после того как Анатолий их оставил. Чувство неудачи, которое Лариса испытала как жена, подтолкнуло ее к экстремизму в выполнении материнской роли. Она испытывала что-то близкое к катастрофе, когда Анна не могла справиться с домашним заданием, и в итоге парализовала дочь своим страхом. Анна выразила это следующим образом:

Будучи разведенной, Лариса "вела борьбу" за старый порядок вещей, ставя акцент на роли "настоящей женщины". Она не могла реализовать ее иначе как через "совершенное" выполнение материнских обязанностей. Оглядываясь назад, она горько резюмировала:

Возникает вопрос: как можно было сочетать гипертрофированные материнские обязанности с работой? Это не вопрос времени, а вопрос о продолжающемся сохранении традиционной идентичности в совершенно неадекватной экономической ситуации. Согласно результатам исследований, рабочее время женщин, занятых в промышленности, за неделю составляло: в 1957 г. - 57,4 часа, в 1963 - 53,2 часа, в 1973 - 48,3 часа. В сфере домашнего труда цифры были следующими: в 1959 - 31,5 часа, в 1963 - 33,6 часа и в 1977 - 32,9 часа. Для воспитания детей оставалось только 18,6 минут в день [2, стр.27]. Что касается мужчин, то 23% из них никогда не занимались домашними делами и только 9% брали на себя половину домашнего бремени; 28% мужчин совсем не занимались воспитанием детей и только 26% принимали участие в воспитании детей и уходе за ними [3, стр.1 II].

Лариса работала полный рабочий день, ей никто не помогал. Она старалась меньше спать, чтобы держать дом в порядке и справляться со своими материнскими обязанностями. Но это не слишком помогло успеху дочери. Успех пришел к Анне через несколько лет после окончания школы и благодаря ее собственным усилиям.

Самое любопытное, что во время интервью Лариса совсем не говорила о своей работе. Аня, напротив, говорила только о работе. Мне приходилось задавать дополнительные вопросы матери, чтобы узнать, что она стала портнихой и получила место в московском доме моделей. Что касается дочери, мои дополнительные вопросы почти совсем не работали - она не могла говорить о своей личной жизни, не соскальзывая на тему работы. Работа и жизнь для Анны неразрывно слились в одно целое.

Анна закончила среднюю школу в 1984 году, где старшеклассники проходили специализацию по разным дисциплинам. Она выбрала пошив одежды, неожиданно открыв в этом занятии огромный интерес. Целое лето Анна посещала курсы и, как она выразилась, ее "лихорадило". Девушка обнаружила, что это было ее подлинное предназначение. Как всегда, мать не поддержала свою дочь, она сказала: "Дочь портнихи никогда не научится шить одежду".

Тем не менее, Анна поступила в профессиональную школу, действовавшую при пошивочной фабрике, где готовили контролеров качества изделий. Она была уверена, что практический опыт существенен для избранной специальности, и сочетала учебу с работой на фабрике. На следующий год Анна поступила на вечернее отделение текстильного института и продолжала работать на пошивочной фабрике.

Спустя некоторое время она была переведена в маленький дом моделей при фабрике, где начала с самых низов и закончила как заместитель начальника экспериментального цеха дизайна, по сути дела являвшегося интеллектуальным центром и мозгом фабрики. Ее приглашали посещать разные салоны демонстрации одежды, даже те, которые были закрыты для всей публики. Работа на фабрике была чрезвычайно полезной. Аня обнаружила, что ее неудача с поступлением на дневное отделение давала ей даже некоторые преимущества, так как она получила большой практический опыт. Она видела, что многие люди, которые пришли на фабрику из института, не обладали достаточными знаниями. В то же самое время сфера ее контактов очень быстро росла.

Начало карьеры Анны совпало с началом перестройки и возникновением кооперативного движения. Ее работа на фабрике была с 9.00 до 17.00, и вскоре она обнаружила болезненность такого режима работы. Она начала искать другие возможности, и ей предложили работу менеджера по производству в новой открывшейся компании в отделе пошива меха.

"Мы открылись в декабре 1988. Это было, когда я оставила фабрику. Моя мама ничего об этом не знала. Но когда она узнала, что я работаю не в государственном секторе, а в кооперативном, она стала называть меня "врагом народа " (смеется). В компании мне платили 1200 руб. в месяц, в то время как на фабрике я получала 96 рублей. Самая большая моя зарплата составляла 140 рублей, когда я была контролером качества на лицензионной линии. Конечно, я многое там узнала, но все-таки зарплата была слишком маленькой. Кроме того, меня начала беспокоить моя спина и я никогда не могла выполнить свой план. Возвращаясь с фабрики, я часто плакала. Я была настолько изнурена, что даже не замечала, застегнута ли у меня сумка или не съехала ли у меня шапка на голове. Я продолжала шить даже во сне, и мое правое плечо постоянно горело. Это было ужасное время ".

В этом отрывке интервью содержится прямая вербальная констатация социальной идентичности поколения, к которому принадлежала Лариса. Ее выражение "враг народа" в адрес дочери имеет ключевое значение для понимания советского менталитета старшего поколения в переходный период к рыночной системе отношений. Гендер не играет в этой схеме никакой роли. В ее центре - классовое сознание, традиционное разделение людей на тех, кого эксплуатируют (рабочие фабрики) и тех, кто эксплуатирует других (частные предприниматели), неважно мужчины они или женщины. Ясно, что эти взгляды коренятся в сталинской эпохе, времени социализации Ларисы.

Так получилось, что мать и дочь нашли себя по разные стороны "баррикад". Причина в том, что Лариса прочно идентифицировала себя с рабочим классом. В ситуации стабильности политической системы эта идентичность поддерживалась солидарностью миллионов других рабочих, которые получали приблизительно одинаковую зарплату и имели сходную организацию труда и условия жизни, чувство равенства в статусе и чувство своего достоинства.

Как только началась перестройка, и устоявшиеся образцы жизни подверглись эрозии, социальная идентичность рабочих была разрушена. Лариса, которая шила одежду "от кутюр" (как отзывалась Анна о своей матери), вскоре обнаружила, что ее статус и заработок неуклонно падают. Ее квалификация оставалась высокой, но ее позиции на рынке неизменно ухудшались. Перестройка не оставляла никакого места для людей старших возрастов, работающих в государственном секторе. Нужно было начать кооперативное производство, чтобы выжить. Но Лариса принадлежала к тому поколению, при котором и кооперативная, и частная собственность считались криминальными. И она продолжала верить в эту идеологию хотя бы уже потому, что отказ от нее означал бы признание того, что она обманута. Но это признание психологически крайне трудно сделать людям ее возраста. Но это только половина объяснения.

Сопротивление социальным преобразованиям свойственно многим русским (советским) людям и проистекает из механизма формирования идентичности, суть которого по определению В.Ядова основана преимущественно на ценностно-ориентационном компоненте поведения, а не на рациональном и целеполагающем поведении. "Высшие социальные ценности в настоящий момент разрушаются, а философия рыночной экономики не в состоянии предложить что-то вместо них. По этой причине возникают рецидивы возврата к бывшему политическому режиму" [7, стр.181]. Пример Ларисы живо иллюстрирует, как это происходит на личностном уровне.

Таким образом, в результате перестройки самоидентификация Ларисы, лишенная социальной оболочки, свелась к материнской идентичности. Впоследствии возникло горькое чувство разочарования всей ситуацией в стране, которую она воспринимала как оскорбительную для большинства людей. Лариса называла дочь "врагом народа" в течение нескольких месяцев. Экономические и социальные реформы она принимала с большим трудом, а резкое падение авторитета рабочих даже породило у нее аргументацию в защиту прежнего социального порядка, поэтому и пересмотр советской истории она восприняла как фальсификацию.

К примеру, Лариса была убеждена, что репрессии не были столь масштабны, как это описывается в прессе, что историки и журналисты преувеличили ужасы сталинского режима. Она основывала свой вывод на том, что на улице, где она жила в детстве (Плющиха), никто не был арестован, кроме ее отца. Правда она приняла возражение, что большая часть репрессий пришлась на 30-с, а не на 40-е годы, когда забрали ее отца.

Посткоммунистический опыт Анны, в отличие от матери, привел ее к негативной оценке прошлого и позитивному восприятию будущего. Как представитель более молодого поколения, она имела сильную мотивацию для поддержки будущих реформ:

В патриархатных дискурсах действия женщин всегда находят меньшее признание и меньше вознаграждаются. Их притязания, обязанности и достижения недооцениваются даже самими женщинами. В данном конкретном случае мы уже видели жесткость в отношение дочери и непризнание за ней каких-либо способностей со стороны традиционно ориентированной матери, стремящейся стать "настоящей" матерью. Лариса просто подавила волю своей дочери, подвергая ее постоянной критике. Она критиковала ее, когда дочь хотела начать петь ("у нее тугое ухо"), когда Аня захотела заниматься в гимнастической группе ("у нее негнущиеся кости"), когда девочку пригласили заниматься плаванием ("она слишком слабая"), когда Аня делала профессиональный выбор ("дочь портнихи никогда не научиться шить"), и даже когда девушка получила место в Доме моделей ("таких, как ты, не пустят туда даже полы мыть").

Семейная атмосфера и социальные условия труда на государственной фабрике (низкая зарплата и плановое производство по стандарту) не открывали никаких возможностей для творчества и признания. Не удивительно, что Анна была столь застенчивой и незаметной в течение многих лет. Этот феномен глубоко проанализирован в психоаналитической теории Жака Лакана, где он подчеркивает, что индивидуальные притязания на признание со стороны других является основой человеческой активности [12].

Редкая профессия меховика в частном секторе сыграла решающую роль для достижения успеха и приобретения уверенности в себе. Анна преодолела свой страх и обнаружила, что она становится все более привлекательной как женщина. Всему этому предшествовало признание профессиональных заслуг девушки. Анна, таким образом, сформулировала этот эффект:

Таким образом, в конце этого пассажа Анна идентифицирует себя непосредственно с новым классом людей, делающих свое собственное дело. И не важно, что она имеет ту же самую профессию, что ее мать. Это случай восходящей мобильности из рабочего класса в класс управляющих. Будучи назначенной директором фирмы для организации производства, Анна достигала своей цели через признание своего мастерства в выделке меха со стороны старых профессионалов.

Далее...