Вопрос о существовании женской литературы, женской поэзии как особого литературного феномена в отечественном литературоведении до сих пор остается дискуссионным. Не вдаваясь в подробности этой полемики, отметим, что мы в настоящей статье понимаем под "женской литературой" произведения, написанные женщинами и отражающие женский взгляд на мир и человека, который помимо общечеловеческого содержания обладает и определенной спецификой. Образ женщины, понятие "женскости", вопрос о женском предназначении занимают в творчестве женщин-писательниц значительное место. В русской литературе осмысление названных проблем часто происходит в контексте христианской мифологии.

Евангельские, шире - христианские, религиозно-нравственные мотивы мы можем встретить в женской литературе уже в ХV111- Х1Х веке в стихах Анны Буниной, Надежды Тепловой, Елизаветы Шаховой, Каролины Павловой. Детские писательницы Х1Х века ( Анна Зонтаг, Александра Ишимова, Александра Бахметьева и др.) занимались переложением Священной истории для детей. Именно светская женщина Авдотья Глинка создала в 1840 году первый свод четьи-минейных сказаний из земной жизни Богородицы.¹

Образ Богоматери становится одним из центральных среди евангельских реминисценций в женской поэзии и особенно с наступлением ХХ века, когда в русской литературе вообще возрастает интерес к христианской мифологии и с ее помощью художники пытаются осмыслить общественные катаклизмы и собственное бытие. В женской поэзии ( впрочем, не только в ней) существенное место занимают такие понятия, как "женскость", "женственное", "вечноженственное", ибо для женщины-художника это не только отвлеченно философские категории: они связаны с вопросом ее самоидентификации.

Кажется, что фигура Зинаиды Гиппиус в этом смысле не особенно репрезентативна. Подавляющая часть ее стихов написана от лица лирического героя, а не героини, женщина в ее поэзии практически всегда выступает как объект, а не как субъект.

Уже современники много говорили и писали о демонстративной "антиженственности" Гиппиус и в жизни, и в творчестве ² Авторы предисловия к одному из новейших изданий стихов и прозы писательницы К. Азадовский и А. Лавров также отмечают: "Некоторые ее произведения ( рассказы "Тварь", "Женское" или одноименные стихотворения) могут навести даже на мысль о женоненавистничестве < ... > Не пытаясь раскрыть до конца загадку этого непростого явления, отметим лишь, что оно имеет метафизическую природу < ... > Характерно, что объектом "ненависти" Гиппиус в ее произведениях становится далеко не любая женщина, а лишь та, что погружена в "быт", охвачена "низменной" чувственностью". И наоборот: Гиппиус создала целый ряд возвышенных женских образов, несущих символическую нагрузку"³. Соглашаясь во многом с авторами этих замечаний, заметим, что интерпретация природы женственного остается у Гиппиус неизменной - как в презрительно ироническом , так и в возвышенно-символическом контекстах.

Женское интепретируется Гиппиус как безличное. пустое, принимающее, а не дающее: женщина - тварь, сотворенное, а не творец, она представляет пассивное. а не активное начало в жизни. В сборнике "Сияния" есть уже упоминавшееся стихотворение "Женскость", в котором концепция Гиппиус изложена с достаточной определенностью

Падающие, падающие линии...

Женская душа бессознательна,

Много ли нужно ей?

Будьте же, как буду отныне я,

К женщине тихо-внимательны,

И ласковей, и нежней.

Женская душа - пустынная,

Знает ли, какая холодная,

Знает ли, как груба?

Утешайте же душу невинную,

Обманите, что она свободная...

Все равно она будет раба.⁴

Те же мотивы можно увидеть и в гораздо более ранних стихах. "Это Бог не дал мне - быть", - шепчет "безумная или святая" девочка-душа в стихотворении 1907 года "Женское ("Нету")". "Приходишь ты, рожденная Лишь волею моей. И, волею зажженная, Погаснешь вместе с ней", - говорится о женщине в написанном в том же году стихотворении с характерным названием "Тварь". Земное, плотское, тварное акцентируется в образе Кати из прозаической дилогии "Мисс Май"( 1895) и " Suor Maria" (1904). Она описывается при помощи слов определенной и схожей семантики : - "крепкая, свежая, мягкая, полная и широкая, хозяйственная, здоровая и аппетитная" и т. п. Катя полностью лишена собственной воли и личности, озабочена только простым и близлежащим. Ей, как евангельской хлопотливой Марфе, противопоставлен другой женский тип - мисс Май ( во второй повести она становится монахиней Марией) - холодная как Снегурочка ( в противоположность катиной "потной теплоте"), таинственная, иностранная, иноприродная. Но в определенном смысле Мария, мисс Май - это отстраненная и идеализированная модификация той же "женскости", что воплощена и в животно-заземленной Кате. Женщина - воплощение чистоты и пустоты , это прекрасное и бессознательное ничто, из которого мужественное волевое начало творит нечто. Недаром идеальным воплощением так понимаемой женскости становится у Гиппиус именно Мария - Дева Мария, Богородица. В стихотворении "Благая весть" образ Присновечной Девы символизирует чистоту, тихость, открытость, покорность. И ее душа, и ее тело идеально пусты, незаполнены, она готова, не рассуждая, принять чужую волю, с радостью покориться ей.

Тихо. Тихо. Вдруг в окне,

За окном, - мелькнуло белое...

Сердце дрогнуло во мне,

Сердце девичье, несмелое...

Но вошел...И не боюсь,

Не боюсь я Светлоликого

Он как брат мой...Поклонюсь

Брату, вестнику Великого.

Белый дал он мне цветок...

Не судила я, не мерила,

Но вошел он на порог,

Но сказал, - и я поверила.

Воля Господа -моя.

Будь же, как ему угоднее...

Хочет он - хочу и я.

Пусть войдет Любовь Господняя...

Таким же чистым отражением творящей воли предстает вечноженственное в одноименном стихотворении 1928 года. Здесь тоже встречаем идеальный образ невесты-девы, получающий несколько "земных имен": "Сольвейг, Тереза, Мария, Невеста-Мать-Сестра". Идеальное воплощение женскости по Гиппиус триединное Невеста-Мать-Сестра, причем вечнодевственное - "вечнонеискушенное" начало акцентируется в образе Богоматери. В стихах Гиппиус она чаще всего и именуется Дева Мария, а не Богородица или Богоматерь. Материнская ипостась этого образа появляется в творчестве поэтессы, пожалуй, только однажды - в антивоенном контексте ( стихотворение 1914 года "Адонаи"), где страдания Богоматери становятся символом материнской скорби о погибших сыновьях, а слова Богоприимца Симеона " Тебе же самой душу пройдет оружие"⁵ обретают прямой, "милитаристский" смысл.

Ты губишь плоть...Но, Боже, матерям -

Твое оружие проходит душу!

Ужели не довольно было Той

Что под крестом тогда стояла, рано?

Нет, не для нас, но для Нее, Одной,

Железо вынь из материнской раны!

Подобные мотивы мы можем увидеть и в цикле "Июль 1914" А.Ахматовой, где в конце второго стихотворения цикла появляется та же евангельская реминисценция:

Низко-низко небо пустое

И голос молящего тих:

"Ранят тело твое пресвятое

Мечут жребий о ризах твоих ⁶

Но в стихотворении Ахматовой появляется совершенно нехарактерная для Зинаиды Гиппиус тема оберегающей, защищающей материнской силы, образ спасительного Покрова Божьей Матери, простертого над Россией.

Только нашей страны не разделит

На потеху себе супостат:

Богородица белый расстелет

Над скорбями великими плат

В цитированных выше строках мы видим соединение, наложение друг на друга образов Богородицы и Матери-Земли, характерное для народно-религиозного сознания.⁷

Такую интерпретацию евангельского образа часто можно встретить в стихах еще одной поэтессы начала ХХ века - Елизаветы Юрьевны Кузьминой-Караваевой, которая, вероятно, больше известна не своей поэзией, а своей подвижнической жизнью и мученической смертью под именем матери Марии.

Пережив в юности искушение атеизмом, Елизавета Кузьмина-Караваева уже во второй книге стихов "Руфь" (1916) выступает как христианская, религиозная поэтесса и остается таковой до конца жизни. Среди библейских мотивов, которыми полна названная книга, выделяется тема Богородицы, тема материнства, связанная с проблемой самоопределения и поиска своего места в мире. В дальнейшем творчестве Кузьминой-Караваевой она становится одной из главных и лейтмотивных. Особенно интересна в этом смысле книга стихов, состоящая из нескольких циклов и вошедшая в посмертный сборник 1949 года "Стихи в стихах". Циклы имеют следующие названия: Вестники, Покаяние, Постриг, Странствия, Ожидание, Покров, Земля, Смерть.

Сквозная тема книги - тема духовной жажды, странствий в пустыне мира, пути к духовному Преображению. Грешная женская душа, с ужасом и смирением ждущая Божьего суда, проходит через покаяние и постриг как выбор собственной судьбы. Но постриг - это не итог, а только начало духовного возрождения, так как путь к нему не в уходе от мира и его бед, не в том чтобы спастись, а в том, чтобы спасти. В цикле Странствия развивается тема земли, где царствует злоба и "сомкнут адский круг". И именно здесь появляется образ Богородицы и начинает звучать тема материнства как духовного подвига, как единственно истинного женского предназначения

Кто я, Господи? Лишь самозванка,

Расточающая благодать.

Каждая царапина и ранка

В мире говорит мне, что я мать.⁸

Но в следующем цикле "Ожидание" разрастается мотив зла, дьявола, искушающего мир; появляются такие образы как жернова смерти, белый конь Апокалипсиса и более исторически конкретные воплощения предательства, злобы и палачества: костры, сжигающие еретиков, в которые "добрейшие сестры и братья" подбрасывают дрова, кельи-тюрьмы Соловков, поруганные иконы, палач в кожаной куртке и т.д.

Бескорыстного искать меж нами?

Где-то он один свой крест влачит?

Господи, весь мир, как мертвый камень,

Боже, мир, как кладбище, молчит.

Душа лирической героини в циклах "Странствия" и "Ожидание" искушается сомнением и маловерием, унынием и гневом. Но в следующем, на наш взгляд, кульминационном цикле "Покров" развивается идея противостояния, борьбы с этими искусами. Здесь происходит соединение темы личного выбора, собственного, женского пути к Божьей правде и пути спасения земли и России.

Это то, что в своей статье "Святая земля", впервые опубликованном в журнале "Путь" (Париж, 1927) Кузьмина-Караваева называет материнским путем в степенях преображения. В материнстве ( по сравнению с сыновством), с точки зрения автора статьи, нет свободы выбора, материнство страдает чужим ( сыновьим) страданием. "В материнстве самая великая любовь, потому что оно издали и без возможности что-либо изменить влечется за сыновьим путем и как бы со-живет в своей раздельности с этим сыновьим путем. Материнство не имеет крыльев, потому что оно не может решать. Оно только разделяет чужое решение. Оно страдает чужим, вольно избранным страданием, и для него это страдание не вольно избрано, а только неизбежно принято. Материнство не виновато, но ответственно"⁹ Путь сыновства ( вольно избранной жертвы) - неизмеримо выше в степенях преображения, но, по мысли Кузьминой-Караваевой, "он осуществим только при наличии матери, в бессилии своем покрывающей силу сына".¹⁰ "Не знаю, мог бы кто-нибудь понять святость земли и святость материнского пути, если б мы не имели его перед глазами в полном его преображении. Преображение и обожение земли, плоти, матери - это Богоматерь"¹¹, - пишет Кузьмина-Караваева в следующей части своей статьи. На разных ступенях преображения, по мысли автора, сыновство и материнство предстают как сын / мать; русский народ /Россия-мать; человечество / Святая земля; Христос / Богоматерь.

Идеи статьи "Святая земля" могут послужить своеобразным комментарием к циклу "Покров", где женское, материнское начало предстает в образе Богородицы, преображающей и защищающей мир своим Покровом.

Лирическая героиня в первом стихотворении цикла находится внутри мира, полного тьмы и зла, она на себе испытывает силу усыновляющей любви

О, мир, о, мой единоутробный брат,

Нам вместе радостно под небом Божьим

Глядеть, как Мать воздвигла белый плат

Над нашим хаосом и бездорожьем.

Спасающая, покрывающая сила принимает в цикле разные имена, восходящие к евангельскому тексту,: Дева, Дева-Мать, Мать Пречистая, Мать матерей, Вечная Дева, Богородица. Но одновременно встречаем и апокалептический образ Крылатой Жены, Крылатой и Огненной Девы, Восходящей в вечность Жены огнезрачной, крылатой, Жены с крылами горного орла, Женщины орлиной. Образ Богоматери соединяется с образами соловьевской Софии¹² и Святой Земли ( "земли - владычицы", "земли, берегущей севы"), России.

Последних строк грядущие дела

Стоят под знаком женщины родящей,

Жены с крылами горного орла

В пустыню мира Сына уносящей.

О, чую шелест этих дивных крыл

Над родиной, над снеговой равниной.

В снегах нетающих Рожденный был

Спасен крылами Женщины орлиной

Пустыня Откровения трансформируется здесь в образ страны нетающих снегов, где "родящая женщина" своей покровной, материнской силой спасет Сына для будущего. Образ Сына так же многозначен, как и образ-символ Матери и Крылатой Девы -это и Христос, и погибающее человечество, и русский народ, а отчасти он соединяется и с образом лирической героини, которая, как уже говорилось, тоже жертва, тоже часть гибнущего мира, нуждающаяся в спасительной материнской силе.

Вижу зорче зорких снов,

Птиц неведомых крылатее, -

Хаос, - и над ним Покров,

Распростертый Девой Матерью

Тайна, хаос - это я,¹³

И Покровом жизнь исчислена.

Нет иного бытия -

Только мрак и Мать пречистая.

Но лирическая героиня книги Кузьминой - Караваевой не только пассивный объект приложения чужой воли: "материнский путь в степенях преображения" открывающийся ей через подвиг самой великой и милосердной любви Матери матерей, - это путь, если не к спасению, то к преодолению, к сопротивлению тому мраку и хаосу, в который погружается мир. В последнем, шестом стихотворении цикла "Покров" понимание своего материнского предназначения дает лирической героине силу и свободу ("крылатость") , позволяет преодолеть в себе "тварь", "тленное, тварное" начало. Пространственно - это обозначено как движение с самого низа, из преисподней - в беспредельную высоту - "до глубины небес" ( слово "глубина" семантически усложняет тему движения, заставляет понимать его и как путь познания, духовного постижения.

Над тварью, в вечности возносится Покров, -

Над тварным тлением в своей предвечной славе,-

И собирает Мать к себе земных сынов,

И материнскую о них тревогу правит.

Земля владычица, невеста из невест,

Мать матерей, - все тихо и все просто:

Сын человеческий воздвиг над миром крест, -

Нам меч дала ты обоюдоострый

Со дна, из пропасти, от тленья, от гробов -

До глубины небес и до хрустальной сферы,

Сын в Матери открыт, и Мать в путях сынов

Навек открыла нам Покровом тайну веры.

Крест Сына Божьего - он миру острый меч,

Пронзенная мечом, земля стенает - матерь.

Крест Господа - как крылья он у плеч,

И Мать- всех птиц, всех бурь свободней и крылатей

Мотив свободы и творческой воли ( крылатости) неразделимо соединен у Кузьминой- Караваевой с мотивом страдания и сострадания. "Крылья у плеч" уподоблены кресту, мать неизбежно разделяет крестную муку сына ( здесь опять встречаем реминисценцию из Евангелия от Луки - парафразу слов Симеона "тебе же самой душу пройдет оружие"). Мотив сострадания и совиновности, требующей жертвенной самоотдачи развивается в завершающих книгу стихов циклах "Земля" и "Смерть". Безусловно, что образ Богоматери, Матери матерей для Кузьминой-Караваевой является воплощением идеальной женственности, понятой прежде всего как "абсолютное" материнство.

Далее...