Конечно, внешние обстоятельства много мешали в 40-х годах немедленному торжеству у нас новых европейских идей не только о женщине, но и вообще о всем самом важном и существенном в жизни человеческой. Но тут-то литература, и в особенности романы Жорж Санд, оказала самую действительную и самую огромную помощь. Достоевский говорит: "Тогда только романы и были позволены: остальное все, чуть не всякая мысль, особенно из Франции, было строжайше запрещено. О, конечно, весьма часто смотреть не умели, да и откуда бы могли научиться: и Меттерних не умел смотреть, не то что наши подражатели. А потому и проскакивали "ужасные вещи" (например, проскочил весь Белинский). Романы дозволялись, и сначала, и в середине, и даже в самом конце, и вот тут-то, и именно на Жорж Санд, сберегатели дали тогда большого маху. То, что вторгнулось к нам тогда в форме романа, не только послужило точно так же делу, но, может быть, было, напротив, еще самой "опасной" формой..."

Таким-то образом новое женское наше поколение 40-х и начала 50-х годов было воспитано Белинским и Жорж Санд. Но в 1847 году Белинский умер, Жорж Санд уже более не писала великих вещей, потрясавших мир (исключение составляют ее чудные политические статьи и брошюры времени французской революции 1848 года), да сверх того, в России стояло самое темное и безотрадное время. Люди ушли в себя и молчали, ожидая у моря погоды.

И погода пришла. После севастопольской войны начиналось у нас чудесное светлое время. Везде поднимались богатые всходы, везде свежая травка зеленела. Бодрым и смелым легионом стояло новое поколение русских женщин. Оно сознавало свои силы, застоявшиеся, как у коня, слишком долго продержанного на конюшне, без шага, без рыси и без галопа, оно рвалось к деятельности. Притом в это время, во второй половине 50-х годов, стали приходить к нам первые вести о женском движении в Северной Америке.

Несмотря на свое освобождение от чужеземных английских и своих собственных, домашних пуританских цепей еще в конце прошлого столетия, Северная Америка долго была совершенно чужда понимания женских прав; она не хотела ни знать их, ни признавать и относилась даже очень враждебно к первым проявлениям женского истинного самосознания. Но время взяло свое, а энергия женских отдельных личностей восторжествовала над косностью правительства и массы, и в конце 40-х годов нашего столетия, особенно после парижской революции 1848 года, Северная Америка глубоко прониклась идеями о женской эмансипации, приносившимися к ней из Англии и Франции. Эти идеи распространяли теперь неудержимый пожар.

"Первым проявлением движения в пользу эмансипации женщин, - говорит Джон Стюарт Милль в своей знаменитой статье 1851 года, - был съезд женщин весной 1850 года, в Америке, в штате Огайо. В октябре того же года происходил ряд публичных митингов в Ворстере, в Массачусетсе, под именем "Конвента о правах женщин", президентом которого была женщина, так же как и все главные ораторы... В собрании было более 1000 человек, и, будь помещение обширнее, тут присутствовало бы еще несколько тысяч... Главные требования были: 1) воспитание в приготовительных и высших училищах, в университетах, в медицинских, юридических и других учебных заведениях; 2) товарищество в производительной промышленности, в труде и заработках; 3) равное участие в составлении и администрации законов, государственных и национальных, в законодательных собраниях, судах и исполнительных бюро..."

Известия обо всем этом приходили к нам в отрывках, смутных и неполных, но все-таки приходили и производили глубокое впечатление на мыслящую часть публики, в том числе и на женщин. Никто еще не думал у нас о возможности немедленного достижения той широкой программы, какая была поставлена в Америке, но многое уже казалось и возможным, и неизбежно-необходимым, и всего более поднятие вопроса о женском воспитании.

Притом же глубочайшие, лучшие люди русской интеллигенции, помимо всякой Америки, уже и сами начинали, со времени нового царствования, высказывать старинную, мучительную боль и горе и требовать их лечения. Не далее как через полтора года после воцарения Александра II гениальный Пирогов напечатал в "Морском сборнике", тогдашнем самом прогрессивном органе, в июле 1856 года, статью, которая произвела громадное впечатление на всю читающую русскую публику и имела последствия неисчислимые. Статья эта называлась "Вопросы жизни". Она действительно трактовала о всех самых насущных делах тогдашней русской жизни и, в числе их, посвятила несколько горячих, полных мысли страниц делу женского воспитания. Пирогов говорил тут: "Воспитание обыкновенно превращает женщину в куклу. Воспитание, наряжая, выставляет ее напоказ для зевак, обставляет кулисами и заставляет ее действовать на пружинах, так, как ему хочется. Ржавчина съедает эти пружины, а через щели истертых и изорванных кулис начинает высматривать то, что от нее так бережно скрывали... Развитие мышления и воли для женщины столько же нужны, как и для мужчины... Только близорукое тщеславие людей, строя алтари героям, смотрит на мать, кормилицу и няньку, как на второстепенный, подвластный класс. Только торговый материализм и невежественная чувственность видят в женщине существо подвластное и ниже себя... Положение женщины в обществе, воспитание ее - вот что требует перемены. Пусть мысль воспитать себя для этой цели, жить для неизбежной борьбы и пожертвований проникнет все нравственное существование женщины, пусть вдохновение осенит ее волю - и она узнает, где она должна искать своей эмансипации..."

"Женский вопрос, - говорит Н.А. Белозерская, одна из ближайших приятельниц, товарищей и сотрудниц моей сестры, в превосходной своей "Записке" (написанной по моей просьбе), - женский вопрос, возникший у нас во второй половине 50-х годов, не только сразу получил в России право гражданства в обществе и литературе, но стал модным со времени появления в свете статьи Пирогова".

Скоро вслед за Пироговым стало появляться у нас в печати множество статей, трактовавших о том же женском вопросе, но шедших часто гораздо дальше самого Пирогова. Как ни превосходны были его мысли и требования, но все-таки они были ограничены в ином несколько узкими рамками. Пирогов желал и требовал более справедливого и хорошего положения для женщины, но все еще считал ее, по-старинному, существом, не равным мужчине и потому не имеющим надобности в полном освобождении от цепей. В той же самой своей превосходной статье, на которую я только что ссылался, Пирогов говорил: "Если женские педанты, толкуя об эмансипации, разумеют одно воспитание женщин, - они правы. Если же они разумеют эмансипацию общественных прав женщины, то они сами не знают, чего хотят. Женщина эмансипирована и так уже, да еще, может быть, более, чем мужчина..."

Русская женщина более эмансипирована, чем мужчина! Об эмансипации женской "толкуют" только "женские педанты"! Какие это все странности! Как это не сходилось с тем, что уже начинали ясно видеть и понимать тогдашние русские женщины, что они находили необходимым высказывать целый день, у себя дома, и публично, и повсюду!

Одной из таких женщин была Марья Ник. Вернадская (урожденная Шигаева), жена очень известного тогда профессора политической экономии, женщина не только с высоким образованием, но еще одаренная истинно глубоким, независимым умом. Это была первая русская женщина, писавшая по части политической экономии, которую она с самой молодости изучала со страстью. Еще с 26-летнего своего возраста она писала и переводила, но не повести и романы, а переводила сочинения отличных французских и английских политэкономов и писала свои собственные, очень замечательные сочинения о том же предмете. Впоследствии вместе с мужем она основала журнал "Экономический указатель", где поместила множество отличных статей, предназначенных для борьбы с царствующими предрассудками и мраком. Одни из лучших и важнейших ее статей были те, которые носили заглавие "Женский труд" и появились в ее журнале в 1858 году. Вот главнейшие места ее проповеди: "Если бы женщины работали, как мужчины, и могли бы собственными трудами зарабатывать себе пропитание, то были бы свободнее. Наши кухарки, няньки, горничные гораздо независимее, чем их барыни. Отчего же и женщинам благородного происхождения нельзя было бы работать? На это обыкновенно говорят: для женщин закрыты все карьеры. Женщина, говорят, кроме гувернантки и классной дамы, ничем не может быть. Это обвинение несправедливое: поле деятельности, открытое для женщин, очень велико, но они сами не хотят им пользоваться... Торговля, фабричное дело, сельское хозяйство, литература, поэзия, наука, преподавание, медицина, художество, сценическое искусство, пение, музыка, ремесла - вот уже, кажется, довольно большое число занятий, которые так же доступны женщинам, как и мужчинам... Женщина, наверное, могла бы быть таким же хорошим художником, как и мужчина, и разница происходит часто оттого, что мужчина посвящает всю свою жизнь искусству, а женщина смотрит на искусство как на забаву... И в литературном деле многие женщины теряют очень много оттого, что слишком надеются на свой талант и мало думают о том, чтобы хорошенько его выработать... Что поприще деятельности закрыто для женщин - это несправедливо, но справедливо то, что они сами себе его закрывают: женщины просто не хотят работать, и, скажу более, - женщины стыдятся труда. Готовят ли себя женщины для какого-нибудь занятия? Ни для какого, кроме того, чтобы быть женой и матерью, положим, еще - хозяйкой, но - более ни к чему. Сколько от этого пропадает истинных талантов и дарований, а что еще хуже - в какое унизительное положение ставят себя чрез это женщины!.. Для них открыты почти все ремесла. Отчего же им не быть цветочницами, портнихами, одним словом, отчего им избегать всех тех честных трудов, которыми не только добывают себе хлеб, но часто составляют себе очень порядочное состояние женщины не благородного происхождения? Это - занятия унизительные. Но почему же? Конечно, приятнее заниматься литературой или изящными искусствами, но что же делать, если к ним нет способностей? Во всяком случае, каждое занятие, хотя бы самое не блестящее, гораздо уважительнее житья на чужой счет... Странное презрение к труду ставит женщин в полную зависимость от мужчин... Ни одна женщина, если только ее не заставит крайность, не станет работать; мало того, если бы какая-нибудь и решилась, то на нее стали бы указывать пальцем, как на сумасшедшую... Мужчина гордится тем, что работает за деньги и содержит свое семейство, а женщина - стыдится платы за свой труд, как позорного дела... Кто из нас решится попасть в гости к повивальной бабке? Кто пригласит к себе в приемный день повивальную бабку?.. За что же такое презрение к ней? Только за то, что она работает!.. Нет унизительной работы!.. Женщинам так часто приходится в жизни бороться с обстоятельствами, и важными и пустыми, что странно, отчего они так боятся вступить в борьбу с предрассудком, от которого так много терпят и который сами же они и поддерживают... Женщины напрасно обвиняют мужчин за то, что те смотрят на них как на существа низшие; к этому приводит требование самих женщин, чтобы мужчины за ними постоянно ухаживали, заботились о них, лелеяли и забавляли их. Все это хорошо для малолетних... Mesdames, перестаньте быть детьми, попробуйте стать на свои собственные ноги, жить своим умом, работать своими руками, учитесь, думайте, трудитесь, как мужчины, и вы будете так же независимы или по крайней мере в меньшей зависимости от своих тиранов, чем теперь, а главное перестаньте стыдиться и презирать работу. Пока труд будет в презрении, вы будете всегда в подчиненном состоянии, потому что только в одном труде - истинная свобода женщины!.."

Какая разница против тех мыслей Пирогова, которые я привел в конце своих цитат из его превосходной статьи! Он хотел только улучшения и возвышения положения женщин. Но сами женщины, в лице Вернадской, искали полного переворота своей жизни, они желали для большинства, для массы среднего и высшего сословия, труда, равного или подобного тому труду, какой до тех пор несли одни женщины низшего сословия, - и учили в этом не находить стыда. С другой стороны, они надеялись, что женщины, более одаренные и более способные, вступят в область художества и науки и достигнут там великих, еще небывалых до сих пор результатов - тех, на которые так мало надеялся даже сам Вольтер. Какие широкие горизонты раскрывала для русских женщин М.Н. Вернадская - к несчастью, теперь вовсе неизвестная, недостойно игнорируемая! Эта умная, высокообразованная, сильнодаровитая женщина умерла слишком рано - всего 29 лет от роду. Она не видала изумительного подъема русской женщины 60-х и 70-х годов, совершившегося в значительной доле вследствие ее работы и горячей пропаганды. Но всю правду и силу ее мыслей твердо понимали ее современницы 50-х годов, и потому-то статьи ее имели тогда громадное распространение и влияние.

Скоро после нее выступили на сцену и многие мужчины. Одним из самых главных и полезных деятелей по части женского вопроса стал М.Л. Михайлов. Он поехал во Францию, думая найти там настоящие скрижали завета для всего самого важного в современной жизни, он воображал найти там откровения для всех горячих вопросов нового мира - и глубоко разочаровался. Тогдашняя Франция была уже почти целиком Францией Наполеона III, обманутой, обольщенной, купленной и искаженной, Францией чудовищного и грубоэгоистического обжорства жизнью и попирания всего самого светлого и чистого. Обломки же старой, донаполеоновской Франции коснели в ограниченных предрассудках и устаревших формулах идеализма. Михайлов пришел в негодование от того, что говорили о женщине в своих новейших книгах такие прославленные люди, как Прудон и Мишле. Михайлов увидал, что наши новые люди далеко опередили их и ушли в новые светлые области понимания и стоят уже на новых рельсах, устремляющихся в чудные, неизвестные прежде дали. Михайлов с негодованием писал в своих "Парижских письмах" ("Современник", 1858 г., декабрь), что новая книга Мишле "L'amour" философского значения никакого не имеет, что это только сентиментальное повторение того, что так цинически высказано Прудоном в его последнем сочинении: "De la justice dans la Revolution et dans l'Eglise" ("О справедливости в революции и церкви"). Мишле признает женщину существом по преимуществу больным, не позволяет ей ничего делать и разрешает только капризничать. Много ли тут разницы со взглядом Прудона на женщину как на "существо тупоумное, которое не должно сметь думать, как на игрушку, которой прилично только наряжаться и заниматься пестрыми тряпками"?.. Но после этого Михайлов еще более принялся помогать начинающемуся самосознанию русских женщин: он напечатал в 1860 году (тоже в "Современнике") перевод знаменитой уже во всей Европе, но все еще мало известной у нас статьи Дж. Стюарта Милля об эмансипации женщин¹.

Милль давно уже был наполнен идеей о необходимости освобождения женщин. Его, с молодости проникнутого лучшими идеями равноправности, проповедуемой сенсимонизмом и фурьеризмом, давно коробило от тех мрачных взглядов на женский вопрос, исповедуемых во Франции многими, даже замечательнейшими умами, такими, как Прудон, Огюст Конт и другие. Еще в 1843 году он вел оживленную переписку с Контом и оспаривал его поразительные, по непостижимой косности, идеи о женщине и ее назначении. Конт писал ему тогда: "Характеристическая неспособность женщин к отвлечению, творческая их слабость,

¹ Напомню мимоходом читателю, что после смерти своей жены Милль в 1859 году объявил печатно, что статья эта вполне принадлежит его покойной жене и что доля участия в ней его самого разве немногим больше доли переписчика и издателя. Тем не менее статья эта была перепечатана им в собрании его собственных сочинений, а не самостоятельно, как сочинение его жены.

почти совершенное бессилие их мысли выдержать напор страстных порывов, хотя бы, вообще говоря, страсти их были даже лучше мужских, - все это должно отделять их от всякого непосредственного управления человеческими делами, не только в науке или философии, но и в области эстетической, и даже в практической жизни, как промышленной, так и военной... В последние два-три столетия многие женщины были очень счастливо обставлены и достаточно подготовлены, но все-таки не произвели ничего действительно выдающегося ни в музыке, ни в живописи, ни в поэзии... Ход истории все более и более приближает женщин к их истинному назначению, и это возрождение нового общества окончательно привлечет их к домашней жизни. Я не верю в эмансипацию женщин, ни как в факт, ни как в принцип. Наши писательницы, как мне кажется, ничем не выше г-ж Севинье, Лафайет, Мотвиль и др. Прославившаяся под мужским именем Жорж Санд, по моему мнению, далеко ниже их, не только с точки зрения приличия, но и по отсутствию женской своеобразности". Конечно, такие отсталые и скудные взгляды должны были действовать на Милля как нечто возмутительное и отталкивающее, а потому он решился ответить на них и на множество подобных же других авторов статьей без подписи, напечатанной в 1851 году в "Вестминстерском обозрении", а после смерти Огюста Конта (в 1857 г.) перепечатанной в собрании сочинений "Милля 1890 года.

Здесь стояли те знаменитые слова, которые действовали так неотразимо на умы и так победоносно отвечали на тщедушные возражения консерваторов, о препятствиях, поставленных будто бы самой природой и полом женщины, участию ее в социальной, политической и вообще всяческой деятельности. Милль, повторяя слова своего учителя Фурье, указывал на то, что сколько ни было женщин-правительниц, лучшие из них никогда не были чем-либо ниже лучших мужчин-правителей; но тут же прибавлял, что "девять десятых" из числа мужских занятий устраняют мужчин от публичных занятий, но от этого еще вовсе не следует, что надо составить закон, который исключал бы далее эти "девять десятых, не говоря об остальных". Милль взвешивал в своей статье все, что было высказано консерваторами всех стран против самостоятельности и равноправия женщины с мужчиной, и приходил к заключению, что только одни укоренившиеся издревле предрассудки заставляют нынешнее общество держать женщину в старинном угнетении мысли и деятельности. "Мир еще очень юн, - говорил он в конце, - и едва начал сбрасывать с себя цепи несправедливости. Только в настоящую минуту (1859) отделывается он от невольничества негров. Он только что начинает смотреть как на граждан на некоторых мужчин. Можно ли после того удивляться, что он еще не сделал того же относительно женщин..." "Человечество переросло тот образ мыслей, что быть равными - значит быть врагами, что два лица не могут действовать совместно без того, чтобы один был поставлен выше другого. Все тяготеет теперь к тому, чтобы равенство стало основным принципом человеческих отношений и сменило господство сильнейшего... Многие думают, что занятия, из которых женщины исключаются, - не женские и что свойственная женщинам сфера - одна частная и домашняя жизнь. Но мы отрицаем право одной части общества решать за другую, одного лица за другое, какая именно сфера свойственна для той или для этой и какая нет. Свойственная сфера для каждого живого человеческого существа есть обширнейшая и высшая, какой только оно способно достигнуть. А какая именно, этого нельзя решить без полной свободы выбора. Пусть всякое занятие будет доступно для всех без стеснения и без привилегий и каждое дело попадет в руки тех мужчин или женщин, которые будут признаны опытом наиболее способными исполнять его... С детства твердят женщинам, что мысль и все ее применения - не их дело. Высокая сила ума в женщине будет исключительной случайностью до тех пор, пока для них не откроются все поприща, пока они не станут воспитываться для себя и для общества, а не для другого только пола, как теперь..."

Но Михайлов не удовольствовался только переводом Милля, он сопровождал его также своими собственными соображениями, заключавшими много нового для тогдашнего времени. Он здесь говорил: "В Англии с каждым годом возрастает, и преимущественно в образованных классах общества, число женщин, произвольно отказывающихся от семейных уз... Английские незамужние женщины составляют в настоящую минуту один из образованнейших классов общества. Они не образуют никакой секты, никакой партии, ни мистической, ни политической; многие из них даже не высвободились еще вполне из-под власти пуританизма, некоторые не чужды романтизма в своих взглядах на мир, но едва ли есть хотя бы одна, которой не представлялось бы возможным освобождение женщины... Не скоро еще примутся обществом принципы, впервые провозглашенные "американской конвенцией"; долго еще произвол мужчины будет отстаивать свои привилегии - но благо и то, что мы можем уже легко следить за движением к существенному преобразованию нынешних отношений между двумя полами..."

Статья Милля обратила на себя, в громадной степени, внимание всей русской публики и имела для умов молодого поколения огромные результаты.

"Что касается русской беллетристики конца 50-х и начала 60-х годов, - говорит в своей "Записке" Н.А. Белозерская, - то и здесь в героинях романов и повестей встречаются новые черты, стремление к чему-то иному; но это стремление носит слишком неопределенный или личный характер, женских типов здесь нет". Их пока не существовало и в действительной жизни. Тип новой русской женщины вырабатывался под влиянием стремления к самостоятельности умственной, нравственной и фактической и искания новых путей, которые приблизили бы к конечной, ясно осознанной цели. Хотя уже и в 40-х годах, по свидетельству очевидцев, у нас были попытки к личной самостоятельности со стороны интеллигентных женщин, но это были единичные явления и прошли бесследно. Женское движение 60-х годов носило более общий и самобытный характер и проникло в разные слои общества. Здесь на все было обращено внимание, и, при серьезном отношении к делу, ничто не казалось мелочным или пустым. Молодые девушки и женщины, не только среднего, но отчасти и высшего общества, стали являться на улицах никем не сопровождаемые; строгая простота в одежде заменила прежнюю роскошь и наряды. Пустая светская болтовня и кокетство вызывали насмешки, французский язык в разговоре и письме заменился русским и т.д. Разумеется, и тогда, как во всяком общественном движении, явились крайности, изображенные Тургеневым в лице Кукшиной и в женских типах, еще более карикатурных и изуродованных, которые были выведены в романах второстепенных писателей. Но, по верному замечанию Д.И. Писарева, "между Кукшиной и эмансипацией женщины нет ничего общего: Кукшина заимствовала у своей эпохи только верхнюю драпировку, и поэтому назвать ее порождением времени было бы в высокой степени нелепо"...