Анна Павловна Философова и ее время

(Отрывки из книги. Материал составлен С. Айвазовой)

В заключение Анна Павловна предложила съезду одобрить проект Всероссийского совета и поручить комиссии от имени съезда обратиться к правительству за утверждением. Предложение ее было, конечно, принято. Доклад, как и само появление докладчицы на трибуне, встречен аплодисментами. Но Анна Павловна была права, когда опасалась, что Всероссийский женский совет не вызовет достаточно деятельного отклика. Так сложны были вопросы и задачи, поднятые съездом, так глубоко всколыхнули они собравшихся, что внимание их не могло по-настоящему остановиться на отдельных практических задачах. Ведь это был первый женский съезд в России, и невольно получался переизбыток тем и вопросов. Обострение женского сознания, желание бороться за право, за свободу, за всю полноту человеческой личности были настолько ценным вкладом в историю развития русской общественности, что рядом с ними большая или меньшая определенность практических заданий отступала на второй план.

Съезд на многое открыл глаза не только женщинам. Он и мужчинам показал уровень навыков и возможностей, накопленных в женской интеллигенции, заставил их шире взглянуть на смысл и значение феминизма.

В.В. Розанов, со свойственной ему грубой простотой, рассказал в одном из своих фельетонов, как съезд уяснил ему семейное и женственное начало, заложенное в основу женского движения. Больше всего помогла ему понять многое Анна Павловна.

"Ведь когда-то, именно все время до знакомства с нею, я был враг или пересмешник "женского движения", как многие, как почти все.

- Куда они "движутся", уроды?

- Куда "движутся" эти безмозглые?

- Что им нужно? К ученью они не способны! Сидели бы, дожидались каждая мужа и детей".

Эти "грубые мысли" много раз высказывал он печатно, "пока Анна Павловна Философова не доказала мне, а показала в себе мне, что это... совсем, совсем не то! Совсем, совсем другое!"¹.

Анна Павловна отлично сознавала значение съезда, и поэтому он оставил в ней чувство глубокой удовлетворенности. Она знала, что ее закат уже близок, и тем важнее, тем отраднее было ей почувствовать вокруг себя сплачивающиеся ряды следующих поколений. Она могла повторить слова М.В. Трубниковой: "Я убедилась, что мои личные взгляды и чувства разделяет уже не тесный кружок знакомых и друзей, но и целый легион молодых, зрелых и сильных женщин". Как старый знаменосец, бережно передавала она им свое знамя с написанными на нем заветными словами - "единение и любовь".

С первой минуты своего появления на трибуне перед тысячной толпой женщин, съехавшихся на первый русский женский съезд, и до последнего дня своей жизни Анна Павловна стала общепризнанным вождем женского движения в России. Никто ее не выбирал, никто не давал ей официального титула лидера. Но молва народная, которая крепче всяких чинов и выборов, признала ее своего рода старостихой над русскими женщинами. Что бы ни затевалось, протест, коллективное заявление, адрес, какой-нибудь общий отклик на то или иное событие, каждый раз, когда должен был прозвучать голос женского общественного мнения, все неизбежно группировались около Анны Павловны, с ней советовались, через нее договаривались друг с другом, намечали работу, сплачивались для согласованных действий.

Съезд, его доклады, споры, резолюции, все то, чем в течение недели жила тысячная женская толпа, подняло горячий и благодарный интерес в сотнях тысяч женщин, разбросанных по всей России. Впервые у нас так подробно, так страстно обсуждались трудности и унижения женской доли, а также способы бороться против длительной несправедливости судьбы. Даже женщины, далекие от какой бы то ни было борьбы, покорно тянувшие будничную лямку, невольно выпрямлялись, заражались бунтующей женской гордостью, кипевшей на съезде, которая пробуждала и в них надежду и желание отпора. Внимательно и сочувственно вглядывались они в новые для них лица деятельниц, руководивших съездом, издали чуя, что выше всех стоит образ старейшей годами, но сохранившей молодое сердце Анны Павловны Философовой. Даже не Философовой, а просто Анны Павловны.

Помню, как я была поражена, когда в Ставрополе-Кавказском после моей лекции по женскому вопросу одна из слушательниц

¹А.П. Философова. - "Русское слово", 1909, № 38.

подошла ко мне и, высказывая сожаление, что у нас нет сильных женских организаций, прибавила:

- Вот если бы Анна Павловна принялась за это...

- Какая Анна Павловна?

- Ну, конечно, Философова. А то какая же?.. - удивляясь моей недогадливости, сказала она.

Моя собеседница никогда не бывала в Петербурге. Она была всего только сиделкой в казенке номер такой-то. Жила она тесной, нудной жизнью, но мысль у нее работала, и для ее внутреннего духовного мира Анна Павловна была близким человеком, светлым символом, разгонявшим окружающие сумерки.

Вернувшись в Петербург, я рассказала Анне Павловне об этой девушке из казенки. Она улыбнулась, согретая и счастливая. Я уже знала, как ее радует все, дающее уверенность, что она кому-нибудь нужна, что между нею и людьми есть крепкая связь. Она не могла не видеть, как съезд расширил и углубил эту связь.

О значении первого русского женского парламента, как называли многие съезд, говорили ей не только голоса единомышленников, но и оскорбления врагов. Казалось, годы, положение, общественные заслуги достаточно ограждали Анну Павловну от нападения хулиганов, даже политических. Но депутат от Бессарабской губернии, Пуришкевич, на деле доказал, что это не так.

Тотчас после съезда член Государственной думы Пуришкевич послал трем женщинам, которых он считал главными руководительницами женского движения, М.И. Покровской, А.Н. Шабановой и А.П. Философовой, письма, где называл женский съезд публичным домом.

Проще всего и, быть может, спокойнее всего было бы бросить в печку эти позорящие только самого автора письма и брезгливо пройти мимо. В первую минуту Анна Павловна так и хотела поступить. Но присущее ей гражданское чувство взяло верх. Она считала, что, каковы бы ни были личные качества г. Пуришкевича, он все-таки прежде всего народный представитель и за оскорбление целого съезда должен нести ответственность. Она подала жалобу мировому судье. Дело рассматривал один из лучших судей Петербурга, Ю.М. Антоновский. Он приговорил депутата Пуришкевича к высшей мере наказания - к месяцу ареста без замены штрафом. Съезд утвердил приговор. Тогда Пуришкевич через своего адвоката, частного поверенного (по-видимому, никто из присяжных поверенных за эту защиту не взялся), обратился к "чистому сердцу" Анны Павловны с просьбой простить виновного. Она не согласилась.

Наказания бессарабский депутат не отбывал. Он был в порядке Высочайшего помилования избавлен от всякой кары.

Много печали и волнения причинила Анне Павловне эта попытка оскорбить ее, это недостойное нападение. Но в то же время она получила лишний повод узнать, как много у нее друзей. За три дня до разбора дела она писала мне:

"Трудовики в Государственной думе прислали мне сказать, что возмущены поступком Пуришкевича. Кроме того, они прислали сказать, что бабы были очень заинтересованы съездом, что ходили по избам и читали отчеты по съезду. Ничего их так не привлекало, даже политика. Они прекрасно понимали, что устроительниц не за что было укорять, что бабы отсутствовали на съезде. Сами бабы не приехали, не зная, к кому обратиться, и, кроме того, они стеснялись. Мне лично обещались две приехать и раздумали - одну звали Кропотовой, другую не запомню. Мы обращались к трудовикам, они пообещали, но ничего не сделали, не понимая тогда значения присутствия баб. Мое здоровье не совсем хорошо, я нервна, никуда не выхожу, и что-то "жутко" мне!

А какое письмо Пуришкевич написал бедной М.И. Покровской!.. Ума помраченье!.. Нет, воля ваша, мы должны сплачиваться и стоять горой друг за друга, независимо от положений и пр. Тогда мы будем сила и стена, которая задерживала бы эти непристойности..." (7 февраля 1909 г.).

Если подумаешь, что это пишет семидесятидвухлетняя женщина, всю жизнь окруженная вниманием и лаской, почетом и уважением, то нельзя не преклониться перед ее сдержанностью. Она далеко не была уверена в исходе процесса, а главное, ожидала, что союзники выкинут еще какую-нибудь новую гнусность. И все-таки только вскользь пишет "жутко мне" и сейчас же спешит из личного сделать общий вывод - "мы должны сплачиваться...".

Правда, большую поддержку черпала она из писем и телеграмм, в которых частные лица и общество, знакомые и незнакомые люди выражали ей свое глубочайшее уважение и симпатию, клеймили ее оскорбителя.

В начале марта Анна Павловна напечатала открытое письмо в газетах: "Ежедневно со всех концов России и из-за границы я получаю многочисленные письма с выражением трогательной симпатии ко мне и самого подлинного уважения к идее женского дела, которому я служу по мере своих слабых сил.

Я физически не могу ответить всем в отдельности, а потому обращаюсь к посредству вашей уважаемой газеты, чтобы от глубины сердца поблагодарить всех моих корреспондентов. Я свято буду хранить их письма, эти ценные свидетельства духовной связи между представителями культурной России. А. Философова".

Тяжелее всего было то, что выходка бессарабского депутата была только лишним показателем торжества реакции, которое началось со времени открытия третьей Думы, избранной по новому избирательному закону. Анна Павловна, со свойственной ей общественной чуткостью, переживала общую бессильную угрюмость. Еще в 1907 году писала она В.В. Розанову: "Многоуважаемый Василий Васильевич, крайне благодарна Вам за присланную статью о злости, она талантливо написана, и можно сказать, что это задушевная статья, жаль, что она включена в такой нечистоплотный журнал, как "Гражданин". По поводу этой статьи имею сказать следующее: она, между прочим, гласит, что, "когда революция выражалась пассивно забастовкой и правительство, а с ним и все реакционные элементы усмотрели здесь спокойную решимость общества и народа, старый режим дрогнул и поддался...". Далее говорится о бреши, пробитой злостью, и пр. Спрашивается, кто довел до этой злости, кто нанимал и нанимает убийц? Кто "уськал" и кто имеет власть? Конечно, правительство. Уступи оно вовремя, и никогда не было бы злости. Еще скажу, если временно русские люди забыли Бога, то пусть лучше они пройдут через эту полосу, чем останутся с бездвижным китайским богом пресного толстовского "добра", а Бог их не забудет... Для меня лично всего противнее застой и покорность, я их ненавижу!" А внизу приписка: "Революционеры не нанимают убийц, они сами идут на смерть за свободу" (8 января 1907 г.).

С горечью следила Анна Павловна за тем, как русское народное представительство, купленное ценой самоотверженной борьбы стольких поколений, рабски гнуло спину перед победителями, волновалась, и негодовала, и вся горела тем бессильным возмущением, которое точно кислота выжигает душу.

Но и тут Анна Павловна оставалась сама собой, относилась и к вопросам политики по-своему, эмоционально, а не рассудочно. О патриотизме она заговорила тогда, когда большинство оппозиции еще считало это неприличным. А.А. Каменская рассказывает: "Однажды по поводу одной резкой выходки Союза русского народа Анна Павловна в волнении сказала: "Какой ужас и безобразие! А ведь мы сами во всем виноваты: взяли и выкинули, как отжившие, все вопросы национальные и религиозные... И что же вышло?.. Вышло то, что их монополизировали определенные организации, которые прекрасно понимают народную психологию... Господи, когда же это поймут "наши"?.. Ведь эти вопросы нельзя выкидывать... Их надо широко осветить... Кто же у нас теперь носитель национальных и религиозных идеалов?! Страшно подумать... Хороши носители!... Хороши и мы... Точно глухие и слепые".

Совесть и сердце всех сколько-нибудь здоровых душой людей терзали бесконечные репрессии и смертные казни, при помощи которых правительство старалось растоптать последние остатки революционной энергии. Тюрьмы были переполнены. Палачи работали не покладая рук. "Казнено 15 человек, казнено 7, казнено 20", - изо дня в день печаталось газетами. И страшно было читать эти непрерывные синодики. Писались протесты,

произносились речи на общественных собраниях, на съездах, в Государственной думе хотели учредить лигу борьбы против смертной казни, но все это были только бессильные попытки общества.

Анна Павловна еще в конце 60-х годов писала мужу: "Ради Бога, останови казнь! Какое право имеете вы лишать человека жизни?" С годами это сознание абсолютной ценности человеческой жизни стало в ней еще крепче. Не говоря уже о том, что для нее, как для теософа, смертная казнь была особенно отвратительна, так же как и всякое убийство, всякое насилие, а тем более война.

Отвечая на анкету в "Огоньке": "Какие благопожелания шлете вы России на наступающий 1910 г.?" - она написала:

"Так несчастна наша родина, столько в душе муки за нее, столько желаний помочь ей, что, кажется... их внутренней тревогой сожжется мозг и разорвется грудь...

Но прежде всего я хотела бы, чтобы родина не обагрялась больше кровью сынов и дочерей своих. Жизнь есть дар Божий. Никто, никогда, ни при каких условиях не может отнимать ее ни у себя, ни у других. И если бы даже насильственная смерть была бы возмездием за преступление, то можно ли на преступление отвечать преступлением? Мы все несем друг за Друга круговую поруку, и, увеличивая число насильственных смертей, мы лишь усугубляем свою ответственность.

И как желала бы я, чтобы вместо уничтожения жизни Россия посвятила свои силы на ее созидание, на ее духовное развитие. Мы утеряли ощущение ценности жизни. Для того чтобы оно возродилось, надо прежде всего научиться ценить личность, щадить не только физическую силу, но и созидать духовную. Как мало у нас сделано для духовного развития народа, для облагораживания его личности. Народ по-прежнему закрепощен и материально и духовно.

Я знаю, что многие из нас находятся теперь в состоянии тягостного уныния. И вот мне хочется сказать унывающим: не падайте духом. Уныние главный враг жизни. Вступая в новый год, верьте в светлое будущее нашей многострадальной родины".

Радостно пошла она на открытие петербургского отдела Лиги мира. Еще в 1899 году она участвовала в большом женском митинге, о котором писала Е.И. Гарднер: "Лига мира носит в себе такой зародыш великого будущего, что мы не можем ей не сочувствовать, мало того, мы обязаны присоединиться к мировому концерту, иначе русская женщина останется вне этой идеи и не будет ее поборницей. Хотя эта идея исходит из кругов, мне чуждых, но разве от этого меняется сущность? Я буду отстаивать свое мнение, несмотря на терроризирование нашей левой" (3 апреля 1899г.).

Десять лет спустя, в 1909 году, Анна Павловна присутствовала в зале Городской думы на открытии Лиги мира и, частным образом приветствуя председателя, М.М. Ковалевского, говорила ему, что пацифизм - ее "давнишняя и заветная мечта". Это не были пустые слова. Ведь еще в 1872 году говорила она в своем докладе Обществу пособия бедным женщинам: "Все идет вперед, надо надеяться, что настанет время, когда народы будут судиться третейским судом, как Англия и Америка, когда будут запрещать войны".

Человечество осталось очень далеким от этой надежды. Но она показательна для всего душевного строя Анны Павловны.

Ни годы, ни подкрадывающаяся старость не погасили в ее сердце способности деятельно негодовать.

...Последний доклад Анна Павловна прочитала в Р. ж. вз.-бл. обществе (октябрь 1911 г. - С.А.). Он был посвящен значению феминизма в общечеловеческой культуре.

"С внешней стороны феминизм кажется как бы узкоспециальным, профессиональным. Кажется, будто женщина эгоистически занята своими личными делами, конкуренцией с мужчинами. Но это, конечно, не так. Речь идет о достоинстве человеческой личности, о праве ее на самоопределение, на проявление вложенных в нее способностей и талантов".

Напомнив те этапы развития женского самосознания, которые протекли на ее глазах, Анна Павловна на примере Международного совета показала, как ширится и растет сфера гуманного влияния настоящей женственности.

Заканчивала она свой доклад словами:

"Кто выиграл от приобщения женщины к общекультурной работе? Неужели только женщины? Конечно, нет. Выиграло все общество, потому что увеличилось количество культурных работников, потому что возросло уважение к человеческой личности, к ее многосторонности и разнообразию.

Образованная женщина не конкурентка мужчинам, а благородная соревновательница в деле культурного роста человечества".

Этот доклад был прощальным проявлением Анны Павловны во внешнем мире¹.

¹В марте 1912 года А.П. Философова ушла из жизни. - С.А.