ятельности потребовали существенного роста профессио нальной квалификации; в) заметно улучшилось материальное положение. Соответственно, по этим же критериям, но со знаком минус, "диагностировалась" и нисходящая мобильность. Естественно, неизбежным было появление усложненных и пограничных вариантов, когда, например, повышение (или понижение) статуса сопровождалось сдвигами в престижности труда, в материальном положении и/или в уровне квалификации. Предпочтение тому или иному критерию отдавалось в таких случаях на основе анализа дополнительной информации (о доходах, образовании, возрасте, принадлежности респондента, по принципу самоидентификации, к той или иной социальной группе). Были выделены также группы респондентов с горизонтальной мобильностью, сохранившие status quo и, наконец, те, кто либо вошел в сферу занятости за рассматриваемый период (закончив учебу, вернувшись из армии, из декретного отпуска), либо вышел из нее (пенсионеры, инвалиды, домохозяйки, безработные и пр.).

Если абстрагироваться от двух последних групп, перемены в статусе которых являются естественными в ходе жизненного/трудового цикла (за исключением безработных - к ним мы еще вернемся), социально-профессиональная мобильность основного массива опрошенных - людей трудоспособного возраста, работавших в 1991 г. и продолжаю щих работать сейчас, - лучше всего может быть охарактеризована словами "стагнация" и "отсутствие перспектив". Действительно, повысить статус удалось лишь 31 мужчине и 30 женщинам из 900 участников опроса (из них 13 и 8, соответственно, оказались на более высоких должностях в пределах прежней профессии, а 18 и 22 - с выигрышем для себя сменили род занятий). На другом полюсе - слабо выраженная нисходящая мобильность (всего 10 мужчин и 12 женщин потеряли в статусе, причем для большинства мужчин и всех женщин это сопровождалось снижением требуемой квалификации). Буквально единицы покинули сферу "обычной" занятости и сумели основать собственное дело (предприниматели и самозанятые). Как и следовало ожидать, здесь явно преобладают мужчины (5% от
всех работающих на момент обследования в сравнении с 0,9% женщин).

Крайне вяло проходили и горизонтальные перемещения в поисках новой сферы приложения сил (18 мужчин и 29 женщин). Заключительный штрих к нарисован ной обследованием картине - сосредоточение подавляющего большинства занятых (60,3% мужчин и 59,2% женщин) в группе сохранивших прежний статус. Учитывая социально-экономическую ситуацию в стране и, главное, оценки респондентами своего материального "достатка", вряд ли полученный результат можно интерпретировать как отражение стабильности социального положения людей и их удовлетворенности достигнутым.

На наш взгляд, в Рыбинске имеет место не просто "умеренная" профессиональную мобильность (так, в частности, оценивает протекание этого процесса в России Л.Беляева на основе исследования 1994 г. [см.: Динамика ценностей...1996: 111-112]), а откровенный застой. Движение "социальных лифтов" вверх тормозится здесь и массовой бедностью, и неразвитостью у людей нужных психологи ческих мотиваций, а также, видимо, отсутствием эффективного рыночного прессинга при вялотекущих реформах в сочетании с амортизатором в виде традиций "огородного выживания". Аналогично, при слабо выраженной перетряске экономического организма, пресловутые "лифты" (выражение Л. Беляевой) не многих увозят и "вниз".

Если роль бедности как фактора социальной мобильности весьма неоднозначна (в зависимости от социальных условий она может играть роль как тормоза, так и стимулятора ¹⁰), то этого нельзя сказать о "состоянии умов". Блокирующее воздействие социально-психологических ориентаций "человека постсоветского" на его экономическое поведение демонстрируют многие обследова ния, "прощупы-вающие" проблему с разных сторон и разными методами. Отметим, к примеру, неготовность большинства опрашиваемых сменить профессию или их представления о причинах богатства и успеха¹¹. По наблюдени ям Е.Тюрюкановой, изучавшей миграционную подвижность жителей Рыбинска, "нововведения и новые возможности, такие как миграция, просто отчуждаются значительной частью населения ...Состояние заторможенности, замороженности, нераскачанности...ощущается во многих интервью с людьми, которые я проводила здесь, в Рыбинске. Иногда создается такое впечатление, что место жительства достается людям по наследству, как фамилия, и менять его просто не приходит им в голову. И это несмотря на общее чувство недовольства и неустроенности" (Тюрюканова 1998: 76-77).

Совокупность факторов, определяющих характер мобильности, намного сложнее и многослойнее по своей структуре, чем просто привычная комбинация "бытия и сознания". В этой связи хотелось бы вернуться к высказанной выше идее о необходимости построения региональ ных моделей социальной мобильности, наиболее полно
отражающих своеобразие процесса на той или иной территории постсоветского пространства, с последующей типологией этих моделей. Потребность в подобных локальных "срезах" тем более велика, что опросы по общероссий ским выборкам, давая ориентиры для выявления существен ных сдвигов в массовом сознании и поведении людей, при этом не только, по определению, "размывают" региональные различия, но и могут порождать своего рода труднообъяс нимые социологические фантомы¹² .

Для иллюстрации сказанного о разнообразии региональных типов социальной мобильности и для контраста с рыбинской моделью, приведем результаты вышеупомя нутого анкетного опроса русскоязычного населения в Бишкеке, рисующие принципиально иную картину динамики социально-профессиональных статусов за годы реформ (см. Таблицу 5). Цифры получены путем структурного анализа и последующего кодирования материала, вполне сопоставимого с рыбинским - это ответы на открытые вопросы о профессии респондентов, о том, где и кем они работали на момент обследования, о причинах смены места работы и/или профессии за последние 5 лет и о степени удовлетво ренности имеющейся работой.

Как видно из таблицы, русскоязычные в Бишкеке демонстрируют значительно более энергичную и продуктивную мобильность; доля повысивших свой статус мужчин здесь более чем в два, а женщин - более чем в три раза превосходит долю таких людей в Рыбинске. Соответствен но, сохранивших прежний статус в Бишкеке не подавляющее большинство, а лишь чуть более двух пятых. Рассмотрим кратко основные факторы, которые сформировали, на наш взгляд, данный региональный вариант мобильности, что поможет еще ярче высветить особенности российской
¹¹ По данным, приводимым Л.Беляевой, из числа опрошенных в 1994 г. в среднем лишь около 20% хотели бы сменить профессию или род занятий (Динамика ценностей...1996:112). По результатам социологического мониторинга в Кургане, за три года число людей, готовых "сменить работу" и "больше работать", сократилось, соответственно, с 10 до 8% и с 16 до 10% (Латынина 1996 [цит. по: Вагин 1997: 61]). Как свидетельствуют опросы населения России, проведенные в рамках проекта "Представления о социальной справедливости в России и Эстонии", значимость личных качеств как причины жизненного успеха сильно уступает, к примеру, роли "связей" ("очень важным" условием успеха их назвали в 1991 и 1996 гг. 55 и 61% опрошенных, тогда как 27 и 31% посчитали "очень важными" способности и, соответственно, 28 и 32% - упорный труд). Обращает на себя внимание и рост так называемых фаталистских объяснений - число людей, приписывающих успех "везению", возросло с 13 до 25% (Хахулина, Стивенсон 1997: 42).

1) Столичный статус города. "Тип поселения" как фактор мобильности должен, видимо, рассматриваться не только в количественном (число жителей), но в первую очередь качественном разрезе (интенсивность преобразований, разнообразие форм экономической, социальной и культурной жизни). Недаром, по наблюдениям Е.Тюрюкановой, респонденты считают Рыбинск "неперспективным" и "умирающим городом" (Тюрюканова 1998: 77)

Рыбинск и Бишкек: сравнительная социально -профессиональная мобильность в постсоветский период
(в %)

*) При подсчетах в группу повысивших свой статус включались не только продвинувшиеся по служебной лестнице в рамках прежней профессии или сменившие ее на более престижную или высокооплачиваемую в рамках формального (государствен ного или частного) сектора, но и те люди (впрочем, число их невелико в обоих случаях), которых можно классифицировать как "самозанятых". Преимущественно речь идет о так называемой "коммерции", неформальном секторе в торговле. В литературе высказывалось мнение о том, что данный тип мобильности ведет к примитивизации отраслевой структуры экономики и обусловлен кризисной установкой на выживаемость, а для конкретных людей означает потерю квалификации и перспективы служебного роста (см., напр.: Динамика ценностей... 1996: 110). На наш взгляд, в постсоветских условиях подобные активные поведенческие стратегии можно считать своеобразным социальным продвижением, поскольку они позволяют людям избавиться от нищеты и унизительной зависимости от "наполненности" бюджетного "кармана".

**) Поскольку в Бишкеке, из-за миграционной направленности обследования, опрашивались лишь трудоспособные в постстуденческом возрасте, из всех ответивших на блок вопросов о работе за 100% взяты респонденты, работающие на момент обследования, за вычетом безработных. Для Рыбинска база построена аналогично, но в категорию "работающих" включены и те, кто вошел в занятость в течение рассматриваемого периода времени. В обоих случаях в качестве "работающих" учитывались и респонденты, перешедшие в самозанятость и предпринима тельство.

2) Интенсивность реформ. Хотя Киргизия, как и другие страны СНГ, не может похвастаться процветающей экономикой, в сравнении с отдельными территориями России, где реформы идут вяло и велика зависимость от государственного бюджета, здесь экономическая жизнь выглядит явно более активной, "кипучей". Отсюда и потери, и возможность приобретений.

О существенной "встряске", которую претерпел тут экономический организм, свидетельствует, в частности, более высокий уровень безработицы в сравнении с Рыбинском (по самоопределению респондентов, около 18% для мужчин и женщин в Бишкеке и, соответственно, 12,9 и 10,9% в Рыбинске ¹³), а также то обстоятельство, что рынок в Киргизии более отчетливо демонстрирует свои гендерные "предпочтения". Так, в группе повысивших статус между мужчинами и женщинами здесь почти нет количествен ной разницы, однако ответы на открытые вопросы приоткрывают завесу над этим "равенством". Среди "продвинувшихся" женщин, в отличие от мужчин, очень мало тех, кто работает в "организованном" частном секторе на управленческих должностях и/или тех, которые требуют высшего образования (за исключением нескольких учительниц в частных школах). Это говорит, на наш взгляд, о наличии дискриминации женщин на негосударственном рынке престижных и высокооплачиваемых рабочих мест. В сравнении с Рыбинском, обращает на себя внимание и явное превышение доли женщин, потерявших в статусе - 18,9% против 6,7 % среди мужчин. Женщины с высшим, преимущественно гуманитарным образованием, вынуждены работать уборщицами, сторожами, дворниками и пр., чего практически не наблюдается, судя по нашему обследова нию, в Рыбинске.

3) Этнический дискомфорт как фактор мобилизации достижительных установок . Одна часть русскоязычных отреагировала "ногами", массовым выездом в Россию (впрочем, его масштабы в последние годы существенно понизились). Но многих тех, кто принял решение остаться, политика государственного этноцентризма заставила пересмотреть комплекс превосходства над "младшим братом" или запрятать его подальше, засучить рукава и пробивать ся в те сферы, которые еще остались открытыми или полуоткрытыми для людей нетитульной национальности и где с наибольшей отдачей мог быть использован накопленный ими "человеческий капитал".

4) Качество "человеческого капитала" , определяемое в первую очередь уровнем образования. Как известно, русскоязычный "слой" в странах Центральной Азии исторически формировался как "просвещенный" и социально привилегированный, занимающий высокие позиции в большинстве структур общества. Соотношение сил между этносоциальными группами после распада СССР резко изменилось, а образовательный уровень русскоязычных, в особенности городских жителей, как был, так и остался высоким. Так, среди опрошенных в Бишкеке 49% имели высшее образование (1,6% - незаконченное среднее, 9,9% среднее, 32,6% среднее специальное и 6,9% - незаконченное высшее)¹⁴. Картина, резко контрастирующая с Ры
бинском, где, если брать в расчет только респондентов трудоспособного возраста, лишь 19,3% имели высшее образование, а преобладали люди со средним специальным образованием (52,5%).

Можно предположить, что хороший образовательный потенциал русскоязычных способствовал не только активизации восходящей мобильности, но и торможению горизонтальной: видимо, сложилась ситуация, когда предпочтительной стратегией стало инвестирование уже накопленных знаний и навыков, нежели создание новых. В Рыбинске же близкие по значению низкие показатели горизонтальной мобильности объясняются, скорее всего, просто бедностью выбора - людям кажется, лучше все оставить как есть, чем менять "шило на мыло".

Возвращаясь к поставленной в начале статьи исследовательской задаче, сопоставим "бытие" и "сознание"; с одной стороны, материальное положение жителей Рыбинска и преобладающую здесь модель социально-професси ональной адаптации; с другой - взгляды и оценки, касающиеся соблюдения прав человека в России. Для того, чтобы возможная зависимость проявилась более отчетливо, на основе самооценки материальной обеспеченности были сформированы три группы респондентов: "фавориты" (люди, которым недоступны лишь покупка машины или дорогостоящий отпуск и те, которые вообще могут ни в чем себе не отказывать); так называемый "средний слой" (им денег в основном хватает, но лишь на ежедневные расходы, а товары длительного пользования недоступны); наконец, "аутсайдеры" (живущие фактически в нищете, не имея достаточных средств даже на продукты питания, и те респонденты, которые живут от зарплаты до зарплаты и часто вынуждены занимать деньги). Затем было проанализировано распределение ответов этих трех групп на ряд формальных вопросов (о возрасте, семейном положении, образовании) и на вопросы, характеризующие, с той или иной стороны, отношение опрошенных к проблеме прав человека и правовой защищенности в современной России¹⁵.

Из числа перечисленных формальных характеристик значимые различия между группами заметны лишь по возрасту и семейному положению (непосредственно связанному с уровнем иждивенческой нагрузки).

Так, среди "фаворитов"-мужчин явно преобладают люди наиболее активного трудоспособного возраста, находящиеся "на пике карьеры" - здесь доля возрастной группы 30-39 лет составляет 50%. Что же касается двух других групп - "среднего слоя" и "аутсайдеров", то единствен ное значимое различие между ними связано с существенным увеличением в последней группе доли лиц старше 50 лет. У женщин возрастная структура групп выглядит более "размыто", однако, как и у мужчин, в группе аутсайдеров наблюдается перевес в пользу более старших возрастов, причем наши данные фиксируют значимые различия начинается уже с возрастной группы 40-49лет.

Среди "фаворитов" обоего пола мы практически не обнаруживаем тех, кто по определению, является единствен ным кормильцем в своей семье - разведенных и вдовых. Напротив, среди представителей "среднего слоя" и, тем более, "аутсайдеров" они представлены достаточно широко: так, среди мужчин-"аутсайдеров" разведенные составляют 9,2%, а среди женщин 19,5%. Параллельно наблюдается последовательное снижение доли состоящих в браке при переходе от "фаворитов" к "аутсайдерам". В итоге среди женщин-"аутсайдеров" замужние составляют лишь чуть более половины (53,4%), а общее количество разведенных и вдовых достигает 27,8% (для сравнения отметим, что в группе женщин-"фаворитов" доля состоящих в браке равна 70%, а вдовых и разведенных нет вообще).

Вопреки ожиданиям, групповые различия при ответах на так называемые "правовые" вопросы (о том, в какой
мере соблюдаются в России права человека, о самых защищенных и самых незащищенных в правовом отношении категориях населения и др.) оказались весьма незначительными, идет ли речь о частоте выбора той или иной опции или же о составе первой тройки наиболее предпочитаемых "закрытий".

Приведем несколько примеров. Среди "фаворитов" 50,0% считают, что права человека в России соблюдаются "не всегда", среди представителей "среднего слоя" таких 46,0%, среди "аутсайдеров" - 38,9%; соответственно, 50, 44,8 и 54,1% полагают, что "права человека не соблюдают ся" (подробнее см. Таблицу 5 Приложения).

Самыми "незащищенными в нашем обществе, теми, чьи права чаще всего нарушаются", "фавориты" и "средний слой" считают детей и безработных (соответственно, 45 и 35% членов первой группы; 46,3 и 42,9% от попавших во вторую группу); для "аутсайдеров" на первом месте безработные (51,1%), а на втором месте - опять же дети (48,1%). На третьем месте по "уязвимости" и для "среднего слоя", и для "аутсайдеров" находятся "люди без связей" (40,4% и 37,9%), а для "фаворитов" - "любой человек в нашем обществе" (подробнее см. Таблицу 6 Приложения). При ответе на вопрос: "Кто в нашем обществе сумеет лучше других отстоять свои права в случае их ущемления?" на первом месте и для "среднего слоя", и для "аутсайдеров" стоят "люди с деньгами" (соответственно, 53,7 и 61,6%); на втором месте, по мнению "среднего слоя", находятся "юридически грамотные люди" (46,1%), а на третьем - "люди со связями" (38,9%); "аутсайдеры" поставили "людей со связями" на второе место, но с той же частотой (38,2%), а замыкают тройку "депутаты" (36,7%) (подробнее см. Таблицу 7 Приложение) ¹⁶.

Чем можно объяснить слабо выраженные различия в воззрениях членов двух групп, при существующем весьма ощутимом разрыве в их материальном положении (напомним, что мы анализируем различия лишь между "средним слоем" и "аутсайдерами")? На наш взгляд, главная особенность наблюдаемой ситуации состоит в том, что подавляющее большинство респондентов (а если экстраполировать данные опроса, то большинство жителей Рыбинска) почти не обладает каким-либо опытом самостоятельного, активного преобразования своей жизни - будь-то отстаивание своих прав, поиск более доходного занятия или социальное продвижение. Иного трудно было бы ожидать при господстве "застойной" модели социально-профессиональной мобильности. Их ответы опираются поэтому на какой-то иной опыт и иные представления, почерпнутые из СМИ, эмоциональной сферы, наконец, социалистического прошлого.

Действительно, самыми "благополучными" респонденты считают не каких-то конкретных хозяев нынешней российской жизни. Это не чиновники или депутаты, в "непробиваемости" которых и построенной на коррупции "защищенности" легко можно было бы убедиться на личном опыте, пытаясь "пробиться" (игра слов) сквозь бюрократические барьеры; это и не предприниматели, о жизни которых мало что известно, и не "энергичные люди" - респонденты, видимо, просто не верят, что "энергией" можно чего-то достичь. Лидером, собравшим свыше половины голосов и "среднего слоя", и "аутсайдеров", стал собирательный образ этакого Мистера Твистера, человека с мешком денег - вот она, мечта о достатке!

Для многих жизненный успех и "защищенность" прочно ассоциируются со "связями", что, безусловно, вынесено из опыта жизни при социализме: "Связи с нужными людьми", также остающиеся одной из наиболее часто отмечаемых респондентами причин богатства, подтверждают "преемственность " способов получения доступа к социальным благам в обществе....Стабильность этого показателя свидетельствует о том, что исчезновение дефицита не лишило значимости представления большинства о "иерархически-корпоративном " характере самого распределения" (Хахулина, Стивенсон 1997: 42). Однако пресло
вутые "связи" - не только атрибут прошлого. При господствующем сейчас в России правовом беспределе, отдающимся в головах рядовых граждан правовым нигилизмом; при росте экономических и социальных рисков на высших этажах социальной иерархии и актуализации проблемы выживания на нижних уровнях, - резко возрастает значимость разного рода неформальных "связей" и контактов, а их содержание усложняется и модифицируется ¹⁷. Как показывают материалы интервьюирования рыбинцев Е.Мезенцевой, знакомства и так называемый блат являются для них важным и весьма желанным средством достижения разнообразных жизненных целей - не только таких "грандиозных" (для единиц), как "устроенность" и "раскручен ность", но и значительно более скромных - например, получение работы грузчика в частном магазине или возможность поторговать пару месяцев с лотка (см. Космарская, Мезенцева 1998).

В зеркальном отражении, "люди без связей" входят в первую тройку самых "незащищенных". Лидируют же здесь не пенсионеры или инвалиды, то есть люди без социальных перспектив, целиком зависящие от государственной поддержки, а дети (для "среднего слоя" и "фаворитов") и безработные (для "аутсайдеров"). Видимо, здесь "работает" находящийся вне возрастных и социальных рамок эмоциональный механизм жалости к детям и проецирование на их будущее своих тягот в настоящем, а также то уже отмеченное выше обстоятельство, что во многом за счет стариков, с их более-менее регулярно выплачиваемыми пенсиями, и выживает сейчас большинство жителей Рыбинска. Заметим при этом, что безработных в выборке почти в два раза меньше (70 человек), чем пенсионеров (125 человек).

Почти полное единодушие респондентов при трактовках господствующих в России механизмов "защищенности" и "уязвимости" еще раз ярко демонстрирует не
¹⁷ Этот процесс начинает привлекать все большее внимание ученых, пока, правда, на стадии теоретического осмысления, а не эмпирического изучения конкретных механизмов формирования и реализации "связей" (см., например, Леденева 1997; Хлопин 1997).

Далее...