Это признание "пестроты", многоликости, разнообразия общественных явлений и противоречий, роднящее неофеминизм с философией постмодернизма³³, позволило заговорить о наличии и возможном сосуществовании разных форм субъективности. Не все неофеминистки оказались готовы до конца следовать за Симоной де Бовуар и видеть в женщине существо аналогичное мужчине. Часть из них, например, француженки Люс Иригарей, Элен Сиксу, отстаивают идею об особой женской субъективности, специфике женского начала. На этой основе они говорят о праве женщины не копировать мужской стандарт социального поведения, а жить в истории на свой манер, сообразно женской натуре, иначе говоря, отстаивают право на отличие.

Для сторонниц Симоны де Бовуар, убежденных в принципиальной схожести, даже равенстве экзистенциального начала в человеке, будь то мужчина или женщина, подобной женской "сущности" в принципе нет и быть не может. По их мнению, быть женщиной - это не призвание, не назначение. Женщина должна быть способна реализовать себя как человек - в труде, в творчестве, в саморазвитии. Сторонницы "права на отличие" доказывали, что вся предшествующая история и культура выстроена в соответствии с мужским видением мира, с мужскими вкусами, предпочтениями - мир "маскулинизирован". Поэтому, входя в историю, женщина должна противопоставить стандартам и стереотипам мужчины свои, женские. Без утверждения своего особого взгляда на мир, на историю и культуру женщины рискуют потерять самобытность и просто раствориться, исчезнуть в "мужском" обществе³⁴. Наследницы Симоны де Бовуар, "эгалитарные" феминистки упрекали своих оппоненток за то, что они все свои заключения выводят на уровень

сексуальности и ее проявлений, что для них "признак пола - главный и повсеместный"³⁵.

Спор между феминистками очень быстро вышел за пределы их "семьи", в него оказались втянутыми представители всех наук о человеке - биологи, физиологи, психологи, антропологи, этнографы, философы, историки, филологи. Это произошло еще и потому, что с середины 70-х годов под напором феминисток в западных университетах повсеместно возникали центры "женских", "феминистских" исследований с особыми программами. Основная задача таких центров - выявить и определить особенности - или отсутствие таковых - женского "начала", женского взгляда на мир, женских ценностей. С развитием этих исследований спор не только не разрешился, но окончательно развел в разные стороны исповедников "эгалитарного" и "дифференцированного" подходов к определению женской самобытности. Свой выход из тупика этого спора предложили исследователи, строившие анализ исходя из сравнительных характеристик "мужского" и "женского" начал.

В центре их анализа стояло понятие "gender", "гендер". Ввод понятия "гендер" в научный оборот преследовал несколько целей: перевести анализ с "биологического" уровня на уровень "социальный", раз и навсегда отказаться от постулата о "природном назначении полов", показать, что понятие "пола" принадлежит к числу таких же основополагающих категорий, как "класс", "раса". Одна из виднейших представительниц "гендерного" подхода, американский историк Джоан Скотт, отмечала, например, что "понятие "гендер" имеет первоочередное значение при описании отношений власти... Концепция социально организованных отношений пола структурирует как восприятие, так и конкретную, а на ее основе - символическую, организацию любой формы социальной жизни"³⁶.

Широкое распространение "гендерных" исследований в США, Канаде, Скандинавских странах оказало самое значительное воздействие на эволюцию общественных норм и представлений об отношениях между полами и назначении женщины. Об этом говорят самые простые примеры, в частности, скажем, такие: 56% американок открыто признают себя сегодня феминистками, один из десяти американских служащих в армии - женщина, министр обороны в Финляндии - женщина, половина постов во всех структурах управления в Норвегии принадлежит женщинам. Дело, разумеется, не сводится только к распространению "гендерных" исследований и их пропаганде в обществе. Главное заключается в векторе, направлении общественного развития. Но научные знания, со своей стороны, стимулируют перемены в массовом сознании, способствуют утверждению определенных ценностей и норм, определяют содержание новых законов, способствуют изменению нравов, традиций, институтов. И спор о назначении женщины, начатый небольшой группой феминисток, заявивших миру в конце 60-х годов: "я мыслю, значит, я существую", сегодня получил завершение в принятых международным сообществом документах, таких, как Конвенция ООН о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин (1979 г.), где женщина признается таким же полноценным субъектом истории, как и мужчина. А неофеминистский лозунг "Мое тело принадлежит мне!", под которым развернулась гигантская кампания за легализацию абортов, в этих же документах переведен в положение о том, что рождение детей - это право, а не обязанность женщины. Иначе говоря, личность женщины оценивается сегодня международным правом выше, чем ее "природное назначение", природная функция.

В известном смысле - это знак реализации демократических принципов свободы и равенства в отношениях между мужчиной и женщиной в современном обществе. Есть и другие такие же - впрочем, пока символические - знаки: здесь и признание права на свободу за сексуальными меньшинствами, возможности хирургического вмешательства и перемены пола, возникновение техники искусственного деторождения. Кстати, один из крупнейших специалистов в этой области, французский биолог Жак Тестар, обсуждая тему "мужской беременности", вполне доступной технически, отмечал: "Мы больше никогда не сможем на традиционный манер рассуждать о "мужском" и "женском" началах. Недавний прогресс биологии, эволюция социальных отношений между мужчинами и женщинами приводят меня к мысли, что отношения между полами есть континуум, в глубине которого нет подлинной дуальности"³⁷.

Мысль Тестара лишает всякого основания традиционное разделение труда на "мужской" и "женский", а вместе с этим традиционные отношения власти, когда мужчина является "господином", а женщина - занимает подчиненное положение. Французский биолог, таким образом, подводит "естественную" базу под отношения партнерства между полами, которые все шире утверждаются во всем мире, образуя прочный фундамент для развития секуляризированных функциональных отношений власти, характерных для современной демократии - демократии участия, или консолидированной демократии.

Демократия участия обеспечивает женщинам не просто конституционные гарантии их равноправия, но также дает им в руки рычаги контроля над их соблюдением: конституционные законы, как правило, подкреплены подзаконными актами, в которых прописаны механизмы реализации этих законов. Кроме того, демократия участия обучает навыкам владения гражданскими правами - обучает, используя массовые движения и ассоциации, низовые структуры партий и организаций.

Вот почему уже в 80-е годы, благодаря этим навыкам и процедурам, женщины на Западе активно осваивают хозяйственно-экономические области, а также практически все общественные сферы, включая ранее самые недоступные из них, традиционно державшиеся на "мужском" авторитете. Они осмеливаются вторгаться даже в такую прочно резервированную для мужчин сферу, как крупный бизнес, финансовый мир, причем порой на самые его верхи. Не случайно в 80-е годы в США среди лиц, открывавших новые предприятия, было в пять раз больше женщин, чем мужчин; женщины покупали 50% автомобилей, треть домов, предназначенных к продаже³⁸. А данные социологических обследований подтверждали, что женщины обладают ничуть не меньшими, а иногда и большими способностями, чем мужчины, к роли менеджеров³⁹.

Под воздействием этих перемен социологи стали утверждать, что на Западе в положении и сознании женщин происходит настоящая революция, которая, похоже, означает конец эры патриархата. И факты это подтверждали. В частности, начался настоящий прорыв женщин в сферу политики. Женщины берут под свою опеку работу местных органов власти, становятся мэрами городов, муниципальными советниками, депутатами региональных советов, депутатами парламентов, главами правительств и даже президентами.

Женщины не просто пытаются освоить все пространство политики, но заявляют о своем намерении в корне изменить ее правила. Например, дважды возглавлявшая правительство своей страны норвежка Гру Харлем Брундтланд убеждена в том, что женщины призваны морально совершенствовать, сделать более гуманными существующие в политике отношения. Она неоднократно подчеркивала, что "правительства, в составе которых много женщин, не похожи на все остальные, так как женщины склонны к сочувствию... Их решения отличаются от тех решений, что принимают мужчины"⁴⁰. Взгляды Брундтланд разделяет живущая на другом конце Европы, в гораздо более консервативном в культурном отношении обществе Португалии, известная политическая деятельница левокатолических убеждений Мария де Лурдес Пинтасильго. Она тоже доказывает, что вхождение женщины в политику способно обогатить политическую жизнь, разнообразить и совершенствовать ее; что женщина-политик обязана с особым пристрастием "отстаивать все живое, будь то природа или человек"⁴¹.

Итальянские социологи говорят о массовом присутствии женщин в политике как о составной части "битвы за новую цивилизацию, новый мир, новую культуру" и оценивают его в категориях "революционной по содержанию, интеллектуальной и моральной реформы современного общества"⁴².

Впрочем, до завершения этой реформы, похоже, пока еще далеко. Так что у западного женского движения, более слабого, чем в бурные 60-е годы, но достаточно влиятельного, все еще есть свои задачи. Вот что пишет об этих сегодняшних задачах Мари Виктуар Луи, активистка и теоретик французского феминизма: "Лично я борюсь не за феминистское общество, а за общество, свободное от сексизма, от патриархата, где будут созданы условия для свободы всех гражданок и граждан и где вопросы, которые сейчас называют "женскими", станут волновать всех и вся. А это, конечно, требует глубокого преобразования всей совокупности социальных отношений"⁴³.

Тем не менее, очевидно, что эти преобразования происходят.

Возникновение нового отношения к женщине в западном обществе, зарождение феминистского сознания, появление женщин необычного типа - все эти признаки нового времени уже в начале XIX века стали известны в России. Еще и потому, что здесь исподволь начинался сходный процесс - процесс пробуждения в женщине личностного начала, а вместе с тем - рефлексия на эту тему. За примерами далеко ходить не нужно. Достаточно вспомнить знаменитую поэму А.С. Пушкина "Цыгане". Пушкинисты давно и верно отмечают, что в тексте поэмы очевидна прямая перекличка с идеями родоначальника теории "естественного права" Ж.Ж. Руссо. Ее герой, Алеко, выписан по стандарту "естественного" человека. Он ищет воли, свободы, свободной любви. Того же ищет и героиня поэмы, Земфира. Но она ведет себя уже совсем не по предписаниям Руссо, который открыто сомневался в способности женщины к нравственному выбору - этой естественной основе гражданственности, сомневался и назначал женщине хранить верность своему избраннику, рожать и воспитывать его детей. По Пушкину, все не так: либо естественное право для всех, значит и для женщин; либо всеобщее подчинение авторитарной власти - "Медному всаднику". С этой точки зрения поэма "Цыгане" - документ эпохи, прямое свидетельство начавшегося в России освоения темы женской эмансипации.

А.С. Пушкин первым вступает в спор со своим веком о праве женщины на свободу, о ее способности к нравственному выбору и поведению. Его Татьяна Ларина - идеальный образец русской женщины, личности нравственной, ответственной за себя и свои поступки, самая совершенная героиня нашей литературы. Пушкину же принадлежит заслуга историка нравов, ранее других засвидетельствовавшего сдвиги в сознании русских женщин, изменений в их вкусах и предпочтениях. В частности, его маленькая повесть "Рославлев" рассказывает о том, как московское высшее общество с восторгом встречало в канун нашествия Наполеона одну из самых больших знаменитостей века - французскую писательницу и мыслителя Жермену де Сталь. Эта женщина рискнула бросить вызов грозному покорителю Европы, и Бонапарт признал в ней настоящего врага. Под ее ногами горела земля, ей не было места там, куда вводил он свои войска. Он гнал ее по Европе и загнал в Москву. А Москва рукоплескала ей. Сам Пушкин был ее горячим поклонником и во многом разделял взгляды этой убежденной сторонницы английской конституционной монархии, пытавшейся в годы Великой французской революции повернуть в то же русло и историю своей страны. И героиня Пушкина, молоденькая русская аристократка, тоже "была без памяти от славной женщины, столь же добродушной, сколь и гениальной". Русскую девушку-дворянку пленяют в г-же де Сталь вовсе не традиционные женские добродетели. Она покорена ее удивительной способностью "иметь влияние на общественное мнение", "смелостью ума и души", "патриотизмом" в высшем его смысле⁴⁴.

Десятилетие спустя история заставила пушкинских героинь выдержать серьезное испытание, когда сложился определенный нравственный канон, исполнения которого с этого времени стало ожидать от женщин общество. Наступил роковой для России 1825 год. Женщины не вышли на Сенатскую площадь, но они сумели понять и поддержать своих братьев и мужей в трудные дни расправы над декабристами. Самые верные отправились вслед за ними в страшную сибирскую ссылку, а оставшиеся хранили память и об этих женах, и об их мужьях, что тоже требовало гражданского мужества. Позднее справедливо скажут, что декабрьское восстание выиграли женщины, выиграли, не бунтуя, не протестуя, а исполняя долг, следуя своему традиционному назначению⁴⁵. На этой основе в общественном мнении возник характерный для России чуть ли не по сей день своеобразный "архетип" женского героизма (как нормы долженствования) - героизма самоотречения, на который натолкнется русский феминизм, русское женское движение.

Этот женский героизм, или образцовое женское поведение, трактовали по-разному. А.И. Герцен, вспоминая в своих мемуарах "Былое и думы" о высокой нравственности, проявленной декабристками, размышлял таким образом: "Вообще женское развитие - тайна: все ничего, наряды да танцы, шаловливое злословие и чтение романов, глазки и слезы - и вдруг является гигантская воля, зрелая мысль, колоссальный ум. Девочка, увлеченная страстями, исчезла, и перед вами Теруань де Мерикур, красавица-трибун, потрясающая народные массы"⁴⁶. Судя по мемуарам Герцена, в сознании передового русского человека его времени представления о таком женском героизме сплавлялись воедино с представлениями о мятежном бунтарстве героинь Французской буржуазной революции 1789 года, мечтавших о свободе и равенстве. Тут же, в "Былом и думах", Герцен описывает свою зарубежную встречу с одной из соотечественниц и называет ее за воинственный пыл и истовую веру в свое предназначение влиять на судьбу отечества "мирной Шарлоттой Корде" или "Шарлоттой Корде из Орла"⁴⁷. На такой "сплавленной" символике шло, похоже, воспитание женщин его поколения - поколения революционных демократов, которое можно считать также и поколением первых отечественных феминисток и феминистов.

Но более распространенной в России была другая трактовка женского долженствования, связанная с образами героинь Л.Н. Толстого. Толстой всю жизнь истово настаивал на том, что женщина тем совершеннее, чем меньше в ней личностного начала, чем полнее она способна раствориться в детях, в муже, в семье. Открыто, откровенно - в письмах, более тонко, художественно - в романах и рассказах. В романе "Анна Каренина" есть одна сцена, вроде бы проходная, предназначенная служить фоном для события значительного - повторного сватовства Константина Левина к Кити Щербацкой после их разрыва, на самом деле принципиально важная для автора. Речь в ней идет о спорном в ту пору вопросе женского образования, а вслед за тем - о свободе женщин, их "правах" и "обязанностях". Стива Облонский, герой скорее отрицательный, горячо вступается за право женщин быть образованными, независимыми, за их стремление взять на себя исполнение традиционно мужских обязанностей. Его жена Долли, героиня идеальная, столь же горячо возражает ему, доказывая, что основное дело любой женщины - в семье, своей или чужой. Ее поддерживает любимец автора, старый князь, и заявляет, что все эти новомодные женские притязания абсурдны, равнозначны тому, "что я бы искал права быть кормилицей...". А в это время в стороне от разговора главные герои сцены, Константин Левин и Кити Щербацкая, заняты своим особым "каким-то таинственным общением"⁴⁸. Именно в этом таинственном общении, по Толстому, разгадка спора: любовь, семья, продолжение рода - здесь и только здесь все "обязанности" и все "права" женщин, здесь - поле для ее героизма. Это - ключ к роману "Анна Каренина". Это - позиция Толстого. Он подтвердит ее четверть века спустя, в 1899 году, откликаясь на очаровавший его рассказ "Душечка", который будет толковать совершенно иначе, нежели сам А.П. Чехов. Толстой напишет тогда, что высшее назначение женщины даже не столько в воспитании и кормлении детей, сколько "в полном отдании себя тому, кого любишь"; и подчеркнет: "Удивительное недоразумение весь так называемый женский вопрос, охвативший, как это должно быть со всякой пошлостью, большинство женщин и даже мужчин!"⁴⁹

Между тем, это недоразумение всерьез занимало Л.Н. Толстого. И роман "Анна Каренина" был задуман им, в том числе и в качестве противоядия по отношению к очень популярной в ту пору в русском обществе книге английского социального философа Дж.С. Милля "Подчиненность женщины". Книга вышла в России в 1869 году, мгновенно разошлась, была несколько раз переиздана. О ней шли бесконечные споры. Толстой живо интересовался полемикой известного критика Н.Н. Страхова с Миллем. На статью Страхова "Женский вопрос", появившуюся в журнале "Заря" (1870 г.), он откликнулся специальным письмом, в котором, рассуждая уже о судьбе одиноких женщин, в числе прочего замечал: "Никакой надобности нет придумывать исход для отрожавшихся или не нашедших мужа женщин: на этих женщин без контор, кафедр и телеграфов всегда есть и было требование, превышающее предложение. Повивальные бабки, няньки, экономки, распутные женщины. ...Женщина, не хотящая распутничать душой и телом, вместо телеграфной конторы всегда выберет это призвание, - даже не выберет... а сама собой... впадет в эту колею и с сознаньем пользы и любви пойдет по ней до смерти". И настойчиво подчеркивал: "Вы, может быть, удивитесь, что в число этих почетных званий я включаю и несчастных б... этот род женщин нужен нам... этот класс женщин необходим для семьи при теперешних усложненных формах жизни"⁵⁰. Быть "б...", или "магдалиной", по Толстому, нравственнее и честнее, чем быть телеграфисткой, служащей, врачом, ибо "магдалина" служит высшей цели - по-своему способствует продлению рода. Только в этом - назначение женщины. А ее высший "героизм" - в готовности понять и признать это назначение. Как принимают его Наташа Ростова, Долли и Кити Щербацкая. Трагедия Анны Карениной - в притязании на свое собственное "желание", на любовь, не связанную с семейным долгом, на личное счастье. По Толстому, такое притязание равнозначно безнравственности, или утрате нравственной опоры, что, собственно, и обрекает Анну на смерть.

Толстой убежден, что "идеал совершенства женщины не может быть тот же, как идеал совершенства мужчины. Допустим, что мы не знаем, в чем этот идеал, во всяком случае, несомненно то, что не идеал совершенства мужчины. А между тем, к достижению этого мужского идеала направлена теперь вся та смешная и недобрая деятельность модного женского движения, которое теперь так путает женщин"⁵¹. Эти слова Толстой пишет в самом конце XIX века. Пушкин в начале того же века и по тому же поводу - в преддверии становления нового женского сознания, новых норм в отношениях между полами, пишет прямо противоположное: "Не смешно ли почитать женщин, которые поражают нас быстротою понятия и тонкостию чувства и разума, существами низшими в сравнении с нами! Это особенно странно в России, где царствовала Екатерина II и где женщины вообще более просвещенны, более читают, более следуют за европейским ходом вещей, нежели мы, гордые Бог ведает почему"⁵².

Между этими двумя подходами к женщине и к отношениям между полами, между этими двумя нормативными полюсами русского общественного мнения, а точнее даже, в создаваемом ими поле напряжения, в России в середине XIX века возникает феминизм, складывается русское женское движение. Оно, с одной стороны, формируется в ответ на вызов времени и вслед за "европейским ходом вещей" со всеми его закономерностями, а с другой - вызревает в лоне очень мощной национальной культуры, что придает его облику ощутимое своеобразие.

Это своеобразие во многом объясняется общей спецификой развития России, которую по традиции, идущей от Н.А. Бердяева и развернутой многими современными отечественными исследователями, в особенности А.С. Ахиезером, принято называть "расколотым обществом"⁵³. Речь идет об обществе, в котором сталкиваются полярные системы ценностей, полярные представления о нравственности, нормах поведения, социальных отношениях, где в определенные моменты истории соседствуют разные типы "цивилизаций". Причем такой "раскол" характерен не только для общественного организма, но и для отдельной личности. Сущность раскола, по словам А.С. Ахиезера, "в смешении логик, отрицающих друг друга"⁵⁴ Такое "смешение логик" очень ярко, очень отчетливо проявилось в истории российского феминизма, российского женского движения. Проявилось оно еще и потому, что возникало на стыке этих логик, при переходе от традиционного типа "цивилизации" к либеральному.

Модернизация в самом широком смысле этого понятия - центральная проблема России на протяжении всего XIX века вплоть до 1914 года. Первая попытка реформ в этом направлении была предпринята еще Александром I. Ее неудача, мятеж 1825 года, николаевская реакция задержали Россию у их черты. Позор Крымской войны обрек страну на глубокое реформирование и хозяйственного уклада, и общественных отношений. Речь шла, прежде всего, об отмене крепостного права, а затем о конституционно-демократическом переустройстве страны. Затягивание реформ накаляло ситуацию, раскалывало Россию на два лагеря - правительственный и оппозиционный, лагерь освободительного движения. Иногда они шли на недолгое перемирие, но чаще вели между собой войну, войну на физическое уничтожение. Немногим хватало трезвости для медленной вдумчивой работы в условиях постоянного напряжения, в предчувствии обвала, катастрофы. Но как раз в результате этой работы и шло реформирование - освобождение от рабства миллионов крестьян, освоение новых экономических отношений, развитие промышленности, земского и городского самоуправления, судебная реформа, рост народного образования.

Далее...