Приведенный фрагмент показателен, в том смысле, что на протяжении нескольких минут обсуждения трое взрослых людей практически дружно поменяли точку зрения. Возможно, это связано с желанием поначалу казаться "современными" и настороженностью по отношению к московскому интервьюеру, но, скорее всего зафиксированное противоречие - это форма выражения ситуации, которую респондентам трудно обозначить в рациональных терминах.

На наш взгляд, еще десять лет назад сексуальные отношения понимались как отношения личностного характера, а теперь их (от имени свободы) подвергают весьма массированной социальной регламентации. Это обстоятельство, по нашему мнению, очевидно, но, тем не менее, открыто не признается. Средством осуществления контроля такого типа стали, прежде всего, СМИ. Например, в газете "Московский комсомолец" 8 марта 1994 года было написано: "Если вы не делаете ЭТО 300 раз в год, с вами что-то не в порядке". Такого рода регламентации касаются не только количественной стороны, но и содержательной части отношений между полами, которая контролируется в резко патриархатном ключе специально созданной секс-индустрией. В изданиях, выходящих миллионными тиражами, тема сведена к "отношениям между партнерами". Кульминацией этих отношений является физиологическая демонстрация "мужского успеха".

"Не жизнь, а сплошной стресс. Сейчас и не хочешь, а обидишь кого-нибудь, даже непонятно, как это и получается. Просто жизнь какая-то тяжелая стала, раньше этого не было. Общая безысходность, что тут и говорить. Настроение все время на нуле". (Случай 8).

Таково мнение всех респондентов. Здесь мы сталкиваемся с еще одним уровнем обсуждаемой проблемы - психологическим. За последнее десятилетие уровень психического неблагополучия в стране резко повысился. Это констатировали все респонденты. Некая очень странная невротическая взвинченность сейчас присутствует во всей стране⁵. В Рыбинске она весьма ощутима. На наш взгляд, ничего другого и быть не может, поскольку психика индивида - это не просто некий "природой отпущенный орган", а скорее "место пересечения" вегетативно-соматического и духовно-нравственного порядков, которые соединяются через жесткое культурное нормирование. Положение столь серьезно, что необходимо теперь уже искать пути социальной реабилитации обычных "психически здоровых" людей.

В настоящее время имеет шанс на невротическую "возгонку" все, что способствует проявлению насилия и агрессии (в роли "пускового курка" нередко выступают многочисленные фильмы соответствующего содержания). В виде "второго витка" идет насилие, к которому прибегают социальные институты с целью контроля за индивидами, но, поскольку этот контроль тоже силовой, то общую ситуацию концентрации насилия он не только не снимает, но усугубляет. В итоге раскручивается новый виток насильственного подавления (включая войны).

В этом контексте и семейное насилие может рассматриваться как симптом, указывающий на существование особой микрополитики. Никакие усилия медицинской терапии по приведению в норму психики отдельных людей не будут успешными, если не принять во внимание применение в массовом порядке социокультурных технологий, которые и служат основной причиной появления того, что приобрело уже вид невроза в национальном масштабе.

Обобщая приведенный выше материал интервью, можно сделать следующий вывод: В современном обществе создана особая социальная технология, которая увязывает удовольствие и насилие в единое целое. Социальные институты в наше время построены так, что человек постепенно принуждается получать удовольствие от действий, носящих разрушительный характер для его социального здоровья.

Связка - "насилие-удовольствие" в настоящее время утверждается через порноинтерпретацию сексуальности, применение наркотиков, алкоголя, курения, понимание свободы как произвола, побуждение к криминальной деятельности и т.д., происходящие на фоне всеобщей невротизации. По нашему мнению, это можно квалифицировать как вполне определенные виды политического насилия нового типа, хотя и осуществляемые при всем их очевидном прессинге от имени свободы.

Механизмом, с помощью которого осуществляется эта культурная стратегия является вторжение в индивидуальную мотивацию. На наш взгляд, эту роль выполняют разные институты, но в первую очередь - СМИ. Им отводится задача формирования четко определенных мнений, позиций, установок (в отличие от задачи формирования убеждений, которая стояла перед ними раньше). На наш взгляд, этим объясняется смена стиля телевизионного вещания - его переориентация с передач "просветительского" типа на передачи развлекательно-игрового характера. Последние призваны оказывать воздействие не столько на рациональном уровне, сколько на сферы подсознания. Именно результатом действия этих технологий оказываются заявленные почти всеми нашими респондентами жалобы на некий специфический дискомфорт.

"Иногда как-то неудобно делается перед самим собой за то, что с тобой происходит". (Случай 8).

"Странная стала жизнь вообще. Я как-то ничего не могу понять про себя". (Случай 10).

Мы бы это интерпретировали так: "Внутри моего "я" появились мои мнения и убеждения, с которыми я не согласен/не согласна". Отсюда и постоянно повторяющиеся жалобы на безысходность, бессмысленность своего существования. То, что постоянно присутствует в речевом дискурсе респондентов, но также постоянно и не осознается - это и есть, по нашему мнению, "привкус насилия".

То, что произошло с нашими согражданами, в том числе и рыбинцами - это нарушение права на личную неприкосновенность. Однако, сам тип этого нарушения является достаточно неочевидным и в массовом порядке пока не признанным. В данном контексте важно также и то, что такой тип нарушения права наличную неприкосновенность нигде и никогда не был и не мог быть зафиксирован без применения новых подходов. Международное законодательство (даже Права человека Третьего поколения, построенные в логике выравнивания прав отдельных групп) не защищает от этого вида насилия. Поэтому необходимо ставить вопрос о формулировании Прав человека Четвертого поколения, посвященных проблемам культурно-политического и информационного насилия⁶. В настоящее время эффективная защита людей от насилия предполагает их защиту от того режима и условий получения удовольствий, в рамках которого они сейчас существуют.

Контекст западных технологий микровласти

Материалом, помогающим в осознании этой ситуации, могли бы быть предложенные современными постструктуралистами методы, в соответствии с которыми нормы, предписанные современному индивиду, понимаются как отклонения. В этом отношении нет недостатка в литературе, пытающейся рассмотреть российское общество как общество отклоняющихся индивидов. Россию принято интерпретировать чуть ли ни как живой образчик дивиантного поведения граждан, она нередко рассматривается либо как "империя зла", либо как страна фатально "недотягивающая до" либерального понимания справедливости, либеральной концепции законодательства. Однако мы в данном случае говорим совсем о другом - патологизированном представлении нормы в рамках самой западной традиции.

Так, М.Фуко писал, что результатом ортопедических усилий современных технологий власти явилось создание патологизированного индивида как продукта отнюдь не российской истории. По его мнению, именно на Западе такой индивид рассматривается сейчас как полноценный, это тот индивид, который создан как результат надзора и наказания, создан через экономическую модель принудительного труда, тюремного контроля, применения технико-медицинских механизмов, это индивид с "встроенной" в него "системой био-власти и сомато-власти" [8, с.34-43]. Здесь можно вспомнить и Фрейда, который говорил: "Вся современная жизнь невротична," - тем самым, признавая, что социальная норма наделе является, наоборот, неврозом, то есть патологией (что не помешало ему рассматривать эту весьма странную "норму" как проявление "человеческой природы").

Что касается подхода в настоящей работе, то мы "проявление человеческой природы" рассматриваем не как субстанции - "инстинкты", а как способы, которыми современный тип культуры формирует условия скорее искажения этой самой человеческой "природы" (если уж говорить в этих терминах), искажения, которые являются одновременно и условиями существования в современной культуре патриархатного типа. В этом смысле то, что мы называем анатомией, это уже "репрессированная анатомия", то есть способ определенного объективированного прочитывания того, что на деле представляет собой работу культуры. Мы не хотим сказать, что человек - это простое пересечение различных культурных техник, безусловно, момент сопротивления есть не только наша возможность и право, но и наша обязанность, но все же сами культурные нормы, которые диктуют нам общие тенденции, тоже, безусловно, важны.

Теперь кратко рассмотрим социальные технологии, лежащие в основании российского опыта. Для этого нам придется обратиться к теме, которую невозможно обойти хотя бы потому, что ее поднимали едва ли не все наши респонденты - к теме обычно именуемой "русской самобытностью". Для нас она имеет значение не столько как собственно "национальное", сколько как возможность прочитывания различия контекстов, на которые накладывается соблюдение права у нас и на Западе, поскольку, по нашему мнению, прежде чем говорить о правосознании, есть смысл обратить внимание на тот "материал", который лежит в его подоснове.

Прежде всего, заметим, что тема "русской самобытности" была не зря заявлена в контексте "стрессов" - именно так она и воспринимается сейчас большинством русского населения.

"У нас, как обычно, все не так, как у людей". "Когда же, наконец, мы будем на людей похожи?", - говорят респонденты. Но буквально через несколько фраз звучит: "Поймите, мы живем-то очень даже интересно, только по-своему". (Случай 7).

Итак, будем помнить, что контекст представлений людей о себе - это та основа, на которую ложится понимание законодательных решений. В данном отношении ситуация непроста. При первой попытке самоидентификации у современного русского "горожанина из глубинки" с губ слетает известное: "совок".

"Мы были "совки ", навсегда останемся "совками" (Случай 10).

В чем же причина того, что "совок" для многих знаменует собой стрессовую ситуацию? Если обратиться к литературе, то, по словам А. Гениса, основными свойствами "совка" являются такие ругательные черты, как "бешеная жажда равенства, глухая ненависть к чужому успеху и пышущая энергией лень" [9, с.4]. По замечанию Н. Козловой, около "совка" мелькают такие эпитеты, как "мифомутации", "коверканье привычного хода восприятия", "уродливые структуры жизнебытия", "культурно-духовная патология", "безумное сознание" и т.д. и т.п. Описание всех этих кошмаров, по мысли Н.Козловой (с которой мы совершенно согласны), призвано способствовать отгораживанию себя от "совка". Но кому, собственно, способствовать? "Чьим кошмаром и скорбью является "совок"? Вероятно, кошмаром русского интеллигента", - считает Н.Козлова, "его неистребимым родовым стремлениям от имени сакрального пространства Культуры просветить, принести избавление".

"Интеллигенция, - продолжает она, - вся в заботах о душе (чужой, прежде всего), в стремлении подчинить человека не просто неким социальным правилам, но абсолютным ценностным иерархиям". "В этом отношении ярость интеллектуалов - свидетельство не столько сознания, сколько ощущения, что уже невозможно с абсолютно серьезной миной на лице играть роль оракула, спасителя и судии" [9, с.7-9].

Поэтому было бы интересно проследить проблему "дивергентно-антропоидного" "совка" не только на привычном уровне индивида как "винтика" традиционной политической мегамашины, но и на уровне первичного сопротивления этого индивида - его реакций, привычек и обычаев, раскрыть "логику практики", а не только целерациональности. Здесь, замечает Н. Козлова, сразу становится понятно, что человек этот был далеко не куклой [9, с. 15-1 б].

И отношение наших респондентов (в основном не-интеллектуалов) к слову "совок", хотя и не лучшее, но не просто отрицательное. Дело в том, что для респондентов за этим словом стоит не "быдло", а некто молчаливый и упрямый, кто "себе на уме" - человек, которому нужно жить, а жизнь предъявляет к нему такие требования, которые ни в какой интеллигентский проект не укладываются.

По нашему мнению, микровласть в России устроена достаточно своеобразно: она работает на телах довольно непосредственно. Русскому человеку до сих пор диктуют свои порядки именно условия выживания, а они оказывают влияние на структуры рациональности больше, чем хотелось бы. Поэтому такого рода "исторические априори" и являются предусловиями, на которых строится отношение людей к себе, другим и окружающим их социальным институтам.

Нередко исторически сложившиеся привычки и способы реагирования составляют основной тип жизненных проявлений. Особенно это касается женщин. Так, у рыбинской пенсионерки время ее жизни измеряется не основными событиями, происходящими в стране, хотя она о них знает и обсуждает их, а жизнью деревни, из которой она выехала, и "тем, что случилось" в ее городской семье.

"Я здесь родилась. В Костромской области. Это близко отсюда. Я в основном жила около Коприно. Деревня Малинники. Отец у меня немец был подлинный. Поэтому в восемнадцатом году ему пришлось покинуть нашу страну. Он предлагал маме уехать, а меня оставить. Она не согласилась. Я ей очень благодарна. Ну, а потом я жила в крестьянской семье у бабушки.

Вопрос. Он уехал?

Ответ. Да. У матери не было условий меня в город взять, меня оставили в деревне Малинники. Там Чичкины-Бландуд - знаменитые сыровары жили. Они тех молодых людей, которые жили в деревне, учили, брали их с собой в Петербург и Москву, и эти юноши набирались культуры. Близко от нашей деревни в Коприно были народники. Они разъясняли нам все передовые идеи.

Вопрос. Когда Вы родились?

Ответ. Я родилась в 1912 году. Я это все отлично помню потому, что это важно было для меня. Потом я пошла в школу. Там после революции такие были прекрасные преподаватели, что просто замечательно.

Вопрос. А что они ставили вы не помните?

Ответ. Ставили "Грозу" Островского. Я там начала учиться музыки.

Вопрос. А на чем Вы играли?

Ответ. Елена Николаевна Виноградова начала учить меня на фортепьяно. Там в школе был рояль.

До третьего или четвертого класса я там жила, а потом переехала в город. Но эта деревня оказала на меня особое влияние. Я сейчас, анализируя свою жизнь, понимаю, что я там закончила как бы университет эстетики. Если что-то во мне заложено хорошего - то это оттуда. Крестьянский быт - это особенный быт. Там без уроков, повседневно на примерах видно, как нужно уважать старших, как к родителям относиться, как к учителям. Врач, учитель - это были великие люди. От них действительно наша жизнь зависела как-то больше, чем от теперешних врачей и учителей". (Случай 5).

Местная история - городская и семейная - "близкая" - совершенно очевидно превалирует в контексте интервью по отношению к истории "дальней", которая представлена совсем в ином ключе - только в плане морализирования. Местная история дана в модусе реально переживаемого, а общая - только в назидание.

Для многих респондентов "большая история" существует только для того, чтобы из нее делать соответствующие выводы на будущее (если говорить откровенно - находить каждый раз ситуативные способы приспособления к тому, что случилось, которые зачастую практически вырастают в сопротивление этой "общей судьбе страны")⁷. Этот тип своеобразного сопротивления "большой истории" просматривается в неуклонном стремлении "найти выход". Отсюда неисчислимые, вошедшие в пародии, переосмысления на бытовом уровне функций вещей, когда милицейский жезл жена применяет в виде скалки, из использованных колгот вывязываются мочалки для посуды:

"Знаем - сами вязали" - подтверждают рыбинские женщины и добавляют: "одну и ту же вещь приспосабливаешь - сначала для себя, потом для девочки, потом для младшего, потом режешь под "половики". (Случай 10).

Способность ситуативного реагирования существенно влияет на весь жизненный уклад - в том числе и на способы социальной самоидентификации. Иначе и быть не может, ведь речь идет о вещах весьма насущных: то о хлебных карточках, то о "выездах в Москву за маслом и колбасой", то о переквалификации "в челноки". Память рыбинских женщин сложена и продолжает складываться именно из этих составляющих. Для них налаживание материальных условий существования зачастую требует не столько приобретения образования, сколько готовности поставить себя на карту, то есть поменять не только социальный, но и жизненный статус. Как показало исследование, рыбинские женщины обнаруживают большую, чем мужчины, способность к смене жизненных ориентации под действием обстоятельств.

Если говорить не отдельно о женщинах и мужчинах, а о всей ситуации в целом, то суть ее понятна. Она состоит в том, что власть, имея специальные рычаги, не ставит индивида в известность о своих действиях: "простой человек" всегда оказывается перед свершившимся фактом - ничего другого он уже и не ждет, поэтому действует веками выработанная привычка полагаться не на собственный разум, а на "чутье", то есть на витальные реакции. Недаром мать семейства говорит о сыне:

"Я же кожей чувствую, что мне его уже не вытянуть (имеется в виду судебное разбирательство - Т.К.)". (Случай 10).

Суть происходящего сейчас как раз и заключается в том, что власть приобретает такой системный характер, при котором она претендует на возможность вторгаться именно в "народные" техники сопротивления, осуществляемые неосознанно.

Сейчас сложилась ситуация, при которой законодатели настолько ослеплены западными подходами, что оказались совсем нечувствительным к вещам, о которых здесь идет речь. Так в работах последних лет общим местом стало приравнивание представлений о справедливости к возможности применения доктрины прав человека, которая развивалась внутри либеральной традиции. Это, однако, совсем неочевидно. В упомянутой традиции понимание персональной идентичности действительно совпадает с совокупностью проявлений, покрываемых корпусом либеральных прав. Ряд феминистских авторов показали, что либеральная доктрина покоилась отнюдь не на абстрактном понимании индивида как такового, а на соблюдении интересов буржуазного функционера, вовлеченного в процесс производства. Поэтому, несмотря на продекларированный всеобщий характер прав человека, ничего подобного изначально не предполагалось (что было совершенно очевидно в эпоху классического либерализма, когда женщины "по праву" (то есть в силу существующей в те времена традиции) исключались из трактатов, в которых, тем не менее, говорилось о правах индивида вообще). Подлинный интерес с самого начала был здесь смещен в другую сторону. На деле человек в либеральной доктрине трактуется как Homo oeconomicus, а подтекстом понимания справедливости служит представление об эквивалентном обмене товарами. Неудивительно, что при таком понимании основной чертой человека оказалось его отношение к собственности, которое было принято за само собой разумеющееся⁸.

В России ситуация отличалась от западной. Историческое творчество здесь основывалось не столько на идее эквивалентного обмена товарами, сколько на ситуации взаимодействия, осуществляемого в виде "свободного дара" (прежде всего свободного дарения своей энергии через ту или иную конкретную услугу). Это, в частности, смещало представление о справедливости с экономической базы на соблюдение коммунитарных ценностей.

Правящая элита социалистического периода (несмотря на все издержки последнего) к этой идее относились весьма осмотрительно. Она постаралась не только не противодействовать коммунитарным устремлениям нации, но и осмыслить их в интересах того глобального проекта индустриализации, который проводила с железной последовательностью. В результате было найдено звено, сопрягающее смысловые и практические конкретно-исторические усилия людей. Именно поэтому политический подрыв партии обернулся разрушением промышленного производства - то есть смена национальной мотивации (на ориентацию эквивалентного обмена) привела к распаду хозяйственной деятельности.

Эту ориентацию на ценности "свободного дара" не удалось переломить и теперь. Все процессы последнего десятилетия, по сути, шли в русле той же позиции. К западной установке на обладание собственностью российские события последних лет имели отношение скорее символическое - собственность нередко приобреталась не столько с целью организации обмена (и развития производства товаров), сколько ради обладания деньгами и личностным престижем, создающим потенциальную возможность "творить благодеяния" по собственному желанию или произволу.

Работая в русле качественной методологии и применяя гендерный подход, мы имеем возможность воссоздать ситуацию контекста мотиваций, установок и позиций, того, что создает фон, на котором вырастают представления о справедливости и долженствовании. Выявив и проследив подтексты либеральных представлений, можно показать, что они уходят своими корнями в опыт исторического творчества, сложившийся в западных странах. Что касается России, то ее горизонтом является другой опыт.

С нашей точки зрения, как Россия, так и Запад существовали в рамках культуры патриархатного типа, основанной на насилии, но типы этого насилия следует различать. "Западный индивид" имел за собой собственную историю контроля и наказания, присущую Европе (например, архитектуру тюрем в виде Паноптикума, определенную историю понимания социальной болезни и здоровья ("Историю безумия") и т.д.). Что же касается индивида в его российском понимании, за его спиной лежит исторический опыт иного типа, что накладывает отпечаток на отношение к таким понятиям, как "справедливость", "равенство", "свобода".

Законодательство либерального типа (с его ориентацией на экономические факторы) в российской ситуации не может работать непосредственно. Личное право индивида на собственность выступает для россиян в ином историческом контексте и может быть даже не является основополагающим. Российское и западное представление о справедливости имеют несколько различающиеся основы, и это обстоятельство необходимо учитывать в процессе формулирования правовых концепций. То некритическое обращение к законодательству либерального типа, которое мы имели в настоящей момент, неминуемо должно было привести к нарушению национальной хозяйственной мотивации.

Таким образом, общий вывод может состоять в том, что в преодолении насилия основные надежды нужно возлагать сейчас не столько на улучшение законодательства, сколько на некоторые общенациональные усилия по выработке и установлению первичных оснований и мотивов исторического творчества, которые уже потом можно будет рационализировать в виде законодательных инициатив.

Можно также сделать вывод, что преодоление насилия в современном обществе упирается не только в смену экономических формаций и совершенствование чисто экономических механизмов. Слов нет, экономические законы объективны, но не только они одни. Они реализуются в контексте других закономерностей, которые столь же объективны, и результат составляется из действия всего комплекса, а не одних только "рыночных механизмов". Существующий кризис развернулся на уровне кризиса самих структур культуры. Из этого следует, что в сегодняшней ситуации нужно менять именно внутреннюю гендерную систему общества, существенно ориентированную на механизмы насилия. Она нашла свое выражение в определенном типе микрополитических воздействий, которым подвергаются в настоящее время оба пола. До тех пор, пока мужчины и женщины не сознают, что их патриархатный образ деструктивен, они не видят и необходимости каких-либо изменений в своем отношении к ситуациям насилия.

Изменений такого рода заведомо нельзя достичь только через законодательные усилия. Требуется осознание своих интересов и согласованные действия по созданию условий для выражения этих интересов. Только на этой базе можно формулировать новую концепцию смысла и роли законодательства в обществе.

¹ С этих позиций предполагается, что, строго говоря, именно интуиция, а не частота подкрепления в эмпирическом опыте, дает гарантии адекватности называния феноменов. Теоретик укрепляет свои понятия, прежде всего, опираясь на возможности схватывания феноменов, на этом пути он/она получает сведения о том, что разные понятия принадлежат к разным по уровню абстракции позициям. Так в процессе анализа становится ясно, что некоторые понятия имеют выделенный по важности статус (не только вследствие повторяемости, но, так сказать, по уровню их постижения мира, по значимости для постижения данного феномена).

С точки зрения качественной методологии простое абстрагирование понятий, применяемых в исследовании, часто дает неадекватные результаты. Дело заключается не только в том, чтобы из одних, применяемых в анализе понятий, абстрагировать другие. То, что анализируется - это условия возможности, которые вызывают данный феномен. В конкретном случае проведения анализа эти процедуры заметно меняют направление процесса кодирования. Кодирование при таком подходе производится с учетом генезиса понятий.

² Эту проблему необходимо обозначить особо, хотя она, на первый взгляд, представляется не имеющей отношения к нашей теме.

³ Однако, стоит лишь бегло взглянуть на то, как обстоят дела в институте социальных работников как таковом, чтобы стало понятно, что он не может выполнять роль такого гаранта. Пока социальные работники получают только 7% финансирования, которое им причитается, кроме того, этот институт еще совсем незрел, поэтому трудно надеяться на то, что ему будет под силу решить такой сложный вопрос.

⁴ В гл.1 ст.4. п.3 законопроекта "Об основах социально-правовой защиты от насилия в семье" дается такое определение: Зависимый член семьи - несовершеннолетний член семьи; член семьи, неспособный вследствие материальной зависимости (выделено нами. - Т.К.) от других членов семьи, пожилого возраста, инвалидности, болезни защищать себя от насилия в семье и самостоятельно разрешать связанную с этим насилием трудную жизненную ситуацию.

Под материальной зависимостью члена семьи понимается отсутствие у него самостоятельного дохода или наличие у него дохода ниже установленного Федеральным законом размера минимальной оплаты труда.

⁵ Вспомним недавнее прошлое - время первых речей депутатов в парламенте, когда все с замиранием целыми днями припадали к приемникам. Этот период ушел, так и оставшись непонятым, однако придет время осознать и его. И тогда исследователь, слушая речи, поразится их хаотичности, отрывочности, нередко вообще отсутствию в них смысла и станет понятно, что объединить эти речи для интерпретации можно только оценивая их как социальные симптомы, а отнюдь не буквально. При ближайшем рассмотрении, за "гласностью" откроется подтекст "словесного недержания", массового истерического спектакля с характерным "языковым отыгрыванием".

Еще один пример - припев песни "Эскадрон", которую пел Олег Газманов, песни, ставшей, можно сказать, визитной карточкой перестройки и очень точно формулирующей проблему невротического характера произошедшего сдвига:

Мои мысли, мои скакуны,

Словно искры зажгут эту ночь,

Обгоняет безумие ветров хмельных

Эскадрон моих мыслей... шальных.

Песня была принята, что называется, "на ура". Теперь понятно, что нужно было находиться в состоянии очень сильного культурного шока, чтобы не заметить простого, буквального значения слов, которые составляют текст.

⁶ Разговаривая о проблемах восприятия горожанами места и роли законов в их жизни, мы столкнулись с тем, что для подавляющего большинства из них, закон - это то, что существует как текст в некоей книжке - и все. Они не связывают свои чаяния с соблюдением или изменением законов по многим причинам, в том числе еще и потому, что законы им не могут помочь в их, как сказал Гуссерль, "реальной жизненной нужде, необходимости". А эта необходимость - в борьбе с применением насильственных политических и культурных технологий нового типа.

⁷ Так называемый "простой человек" четко соблюдает свою позицию - это происходит неосознанно и накладывает отпечаток на форму сопротивления.

Оно осуществляется не рационально, индивид противостоит социальным институтам (в том числе и институтам, связанным с правом) прежде всего, личностно, поэтому правозащитная деятельность людям часто глубоко непонятна и, зачастую просто осуждается как не имеющая смысла: "В России это без толку - тут все чересчур глубоко закручено", - говорит муж одной из респонденток. Люди чувствуют, что, имея за своей спиной предысторию существенно отличную от западной, они находятся и в ином, чем на Западе, отношении перед законом.

⁸ Длительное существование доктрины подобного рода можно объяснить только тем, что в рамках буржуазной "реальности" способы организации экономического действия оказали столь существенное влияние на способ организации самой рациональности, что они имеют сходство по структуре. Представления об абстрактных правах соответствуют матрице отношений собственности.

Список литературы

1. Pateman С. The disorder of women: Democracy, feminism and political theory. Cambridge. Oxford. Polity Press, 1989.

2. Вестник Информационного Центра Независимого Женского Форума. Нет насилию в семье. 1997. № 10.

3. Кривощекова Н.В. О криминологическом понятии "Насильственная преступность" // Методологические вопросы криминологических исследований. М., 1983.

4. Гаухман Л. Насилие как средство совершения преступлений. М., 1974.

5. Аналитический выпуск № 15, Федеральное собрание РФ, 1996.

6. Сексуальные домогательства на работе. М., 1996.

7. State Responses to Domestic Violence: Current Status and Needed Improvements. Washington, DC. 1996. /Пер. М.Либоракиной/.

8. Клименкова Т. От феномена к структуре. М.: Наука, 1991.

9. Козлова Н. Горизонты повседневности советской эпохи (голоса из хора). М.: Институт философии РАН, 1996.

Дополнительная литература

1. Уголовный Кодекс Российской Федерации. М.: Юрид. Дом "Юстицинформ", 1997.

2. Гражданский процессуальный кодекс РФ. Рос. Правовая Акад. М.: ТОО "Иван", 1993.

3. Кодекс РСФСР об административных правонарушениях. Офиц текст по состоянию на 25 июня 1996 г. - М.: Изд. группа "Инфра-М - Норма", 1996.

4. Антонян А., Ткаченко С. Сексуальные преступления. 1992.

5. Забелина Т. Женщина и насилие. М., 1995.

6. Исраелян Е. "Насилие в отношении женщин: поиски путей искоренения (из опыта Канады) // США: экономика, политика, идеология. 1996. № 3.

7. Мельниченко С.А. Предотвращение жестокости по отношению к женщинам и детям. Семья в России. 1996. № 2.

8. Малярова Н.В. Автореферат диссертации на соискание звания кандидата философских наук "Семейные конфликты как объект прикладных социологических исследований". М., 1984.

9. Маршалл Ш., Кибер К. Власть прикосновения. /Пер. с англ./Фальта, 1992.

10. Насилие, агрессия, жестокость: криминально-психологическое исследование. М.. ВНИИ проблем укрепления законности и правопорядка. 1995.

11. Проект. Федеральный закон "Об основах социально-правовой защиты от насилия в семье". 1997.

12. Роден М., Абарбанел Г. Как это бывает. 1995.

13. Роджерс А. Задачи школы по предотвращению межличностной жестокости. /Пер. с английского/ М., 1994.

14. Сидоренкова Т. "Насилие в семье: частное дело или социальная проблема?" в книге: "Вестник" ИЦ НЖФ "Нет насилию в семье". № 10, М., 1997.

15. Энциклопедия социальной работы. Т.2, М., 1994.

16. Foucault M. Language, Counter-Memory and Practic. N.-Y., 1977.