Может быть, то, что я пишу, никому и не нужно? Опыт каждой жизни неповторим, моя подходит к концу, а молодые плывут уже по другой реке, у них свои проблемы, свои преграды, свои подводные камни и буруны. И все же я смотрю на них не только с надеждой, но и со страхом. Страхом - за них. Да, они избавлены от тех страхов, которые носила большую часть жизни я, от той ограниченности и фанатизма, которые были свойственны мне и многим моим сверстникам. Но не заменяют ли они их другими? Просто - меняют минус на плюс, кумиров на кумиры. Понимание прошлого подменяют его огульным размашистым отрицанием - как в свое время делали и мы. Помнится, мы уверенно говорили: "Ну, кто теперь верит в Бога? Одни старики и старушки!" И никто из нас ни Библию, ни Евангелие даже в руки не брал. Не похоже ли это на нынешнее уверенное невежество: "Ну кто теперь всерьез принимает марксизм?" А сами Маркса даже не перелистывали...

Прошло полвека - все изменилось. Что произошло-новый пророк с неба спустился? Нет, просто чаяния и надежды людей не осуществились. А чаяния были-светлыми, надежды-огромными. "За горами горя" нам виделся "солнечный край непочатый". Оказалось: никакого солнечного края, новое горе - горше горького, новый кнут - хлеще старой нагайки.

Так что же теперь - петь гимны нагайке?

И поют. И в "самиздате" и в "тамиздате" все чаще появляются попытки реанимации позапрошлого. "Солнечный край" рисуется позади, в старой царской России с ее идеалом "православия, самодержавия и народности". И утверждается, что в этом воображаемом раю не было ни угнетения, ни нищеты, ни унижения человеческого достоинства, а было сплошное духовное братство и всеобщая любовь. И значит, не было у революции никаких корней, а просто появились откуда-то демоны-большевики и дьявольским произволением изнасиловали старую добрую Россию. И вот я уже читаю отрывок из некоей поэмы - гимн-апологию белой армии, которая сражалась "за Русь и власть, за честь и веру". Что знает автор об этой армии? Вряд ли что-нибудь, кроме литературных ассоциаций с "Доктором Живаго". А я своими глазами видела этих "белых ангелов", когда они в 1919 году грабили, убивали и насиловали.

Мне возразят: а противоположная сторона? Кто спорит - на этой стороне было, думаю, не меньше жестокостей и зверств (об этом, кстати, и Блок написал, и Короленко, и Бабель, и даже малоизвестный советский писатель Владимир Зазубрин). Но я помню на этой стороне и героизм, и самоотверженность, и благородство. Помню мальчиков и девочек, моих сверстников и чуть постарше, которые "с песней падали под ножом, на высоких кострах горели". Не за власть, не за привилегии, не за комфорт, не за наследственные имения - за освобождение человечества.

Прошло шесть десятилетий, и пора уже перестать уподобляться тем восьмилеткам, которые в 20-30-х годах делили мир на "красных" и "белых", густо зачеркивая "белых"... Сегодняшние сорока- и пятидесятилетние дяди с детской непосредственностью проделывают с историей то же самое -только зачеркивают "красных". Среди этих "зачеркивателей", руководствующихся преимущественно принципом "наоборот",- не только историки, перекрашивающие историю. Есть среди них и философы, и экономисты, проповедующие, что спасение России придет не от Христа, не от Мессии, не от Маркса и не от правозащитного движения, а от... барыги-спекулянта.

Я думаю, что это - очередной исторический бросок в противоположную сторону, в "наоборот" от постылого государственного всевластия "хапающей" личности. Есть броски и пострашнее - от неосуществившейся идеи братства народов к кровавой идее воинствующего национализма, бродящей сейчас по всему миру и явно поощряемой в нашей стране.

Гораздо более глубокие корни имеет нынешний поворот многих интеллигентов к религии. Я - давний и необратимый атеист, но и я думаю, что этот поворот - не только реакция на монополию государственно-обязательного атеизма и не менее государственно-обязательного "марксизма", обессмысленного казенными толкователями. Тут и тоска по утраченной духовности, и стремление к свободе и раскованности непосредственного чувства - многое тут есть...

Я не собираюсь здесь заводить спор с верующими: пусть каждый верит в то, во что верит, и любит то, что любит. Но вот среди людей, как будто протестующих против духовного угнетения, против идеологической монополии, зреет, наливается соками и набирает силу течение, требующее просто заменить одну господствующую идеологию другой, монополию "государственного марксизма" - монополией "государственного православия", современный тоталитарный строй - тоталитарностью православной монархии. Если учесть, что это течение сливается и срастается с широко распространяемым и полуофициально поддерживаемым национализмом, можно себе представить, какая новая "зияющая высота" открывается перед нами.

Пусть каждый верит в то, во что верит, и любит то, что любит. Пусть. Но вот именно - каждый. Этих - сторонников еще одного варианта духовных "ежовых рукавиц" - я в союзники не возьму. Как и тех, от кого ушла.

...Эти страницы - не попытка завязать диспут, дать рецепт или, упаси боже, создать новую "теорию". Это - поверка собственной души, расчет с прошлым, стремление понять настоящее.

...Изменила ли я идеалам моей юности? Нет! - пусть обвиняют меня в этом все партследователи и партруководители, вместе взятые, давно эти идеалы предавшие и продавшие. Я и сейчас не знаю ничего светлее и прекраснее этих неосуществленных (может быть, они и не могли осуществиться? - не знаю) идеалов. Я и сейчас считаю, что межнациональное братство благороднее национальной отчужденности, ограниченности, не говоря уже о ненависти. Что человек не должен быть объектом ничьей эксплуатации. Что демократические права и свободы должны стать уделом всех людей. Это все-идеи социалистические, коммунистические. Я от них не отказывалась, не отказываюсь и не откажусь.

От чего я отказалась - это от монополии на истину, от нетерпимости, от уверенности в собственной непогрешимости. От "единомыслия" и "единогласия", погубивших - и в этом я убеждена - те самые идеи, во имя которых я пятьдесят три года назад вступила в партию. "Единомыслия" и "единогласия", давно уже выродившихся в насилие, фарс, насмешку и ложь. Теперь я считаю главным -оставаясь собой, пробиться к другим, к их голосам, к их мыслям. Не анафемы провозглашать и не гимны петь, не снабжать прошлое ни ангельскими нимбами, ни дьявольскими рогами, а попытаться понять его, чтобы пробиться к будущему. Попытаться понять: что произошло? Что произошло с людьми и с их известной мечтой о "светлом будущем", которое теперь упоминается не иначе, как в иронических кавычках?

Но ведь человеку всегда было свойственно - свойственно и сейчас! - надеяться на светлое будущее без кавычек. Надеяться - и по мере сил приближать его. Хотя бы искать путей такого приближения.

Как искать? Единственный, хотя и трудный в наших условиях способ поисков - это мысль и слово. Движение мысли, выраженное в слове. Закостенелость, законсервированность, остановленность мышления - вот что губительно. Система, в которой мы живем, настолько замкнуто-тупа, настолько лишена всякого свежего дуновения, проблеска, что встречную мысль нужно разыскивать чуть ли не ощупью, даже встретиться двум мыслям подчас трудно. И мы нащупываем, ищем, срываемся, сходимся, расходимся, теряем нить, хватаемся за другую... Нам мешают, не дают додумать, договорить, понять друг друга. К нам врываются с обыском, хватают наши статьи и письма, вызывают на допросы, угрожают... Но движение высвобожденной, раскованной мысли неостановимо.

Так начался в 60-х годах и мой путь, который закономерно привел меня ныне к обыску и к исключению из партии. Он начался с высвобождения собственной мысли из-под гнета "единомыслия" и со встреч с другими по-разному мыслящими людьми. Естественно, что на этом пути я встретилась и с теми, общение с кем инкриминируется сегодня как преступление партследователями и просто следователями,- с правозащитниками, диссидентами, назовите, как хотите.

Я глубоко уважаю этих людей за бесстрашие и самоотверженность, с которыми они борются за права человека, не употребляя никакого оружия, кроме мысли и слова. Я радуюсь тому, что сблизилась с некоторыми из них и что моя мысль и мое слово (и моя подпись) иногда включаются в их мирный арсенал.

Но я знаю: у меня и здесь вряд ли найдется много единомышленников. По-разному мы оцениваем прошлое, различно прогнозируем будущее. И я знаю: если партследователь требовал, чтобы я покаялась в измене коммунизму, то найдутся и такие, кто потребует от меня раскаяния в верности ему.

Покаяний не будет - ни здесь, ни там. Я ничему не изменила и никому не собираюсь присягать. Отречения-ни от моего прошлого, ни от моих сегодняшних друзей - от меня никто не дождется.

Да, пересматривать мне есть что, есть чего стыдиться. Но есть и чем гордиться. Отказываясь содействовать насильникам, я одновременно отказываюсь признать их наследниками и продолжателями славных поколений русских революционеров. Тех, кто самоотверженно, бесстрашно и бескорыстно защищал права человека тогда и протягивает из прошлого руки сегодняшним правозащитникам. Я продолжаю чтить "немодные" социалистические идеи - ныне окровавленные и разорванные на лозунговые тряпки "толстомордыми" из "органов", райкомов (и повыше), пытающимися прикрыть ими свою идейную наготу.

С тем меня и возьмите.

Демократическим ли социализмом, либеральной ли демократией назовем вы или я то общество, к которому мы стремимся, но в этом обществе мысль, слово, личность должны быть свободны. И ни у кого не будет кляпа во рту, и ни у кого государство не станет воровать его дневники, статьи и письма, и никто не пойдет в лагерь за разномыслие с властью или за помощь ближним. Эта цель у нас общая.

И пусть каждый делает что может.

Я могу немного: мало осталось времени и мало сил. И я не берусь ответить на многие жгучие вопросы, на главный из них: почему произошло то, что произошло, и могло ли быть иначе? Пусть ищут ответ ученые. Я - не теоретик, не философ, не историк. Просто старый человек, много повидавший, много думавший и кое-что понявший. Может быть, поздно, но все-таки понявший. И моя более чем семидесятилетняя жизнь совпадает с более чем шестидесятилетней историей моей страны, которую я наблюдала и в которой участвовала. Я - одна из тех, кому есть что сказать и которая может сказать, как это было на самом деле. И постараться сказать "правду, одну только правду, ничего кроме правды!".

Может быть, это и есть мой главный долг?

В парткомиссию при МГК. КПСС

Члена КПСС с 1926 года

Лерт Р. Б. (партбилет № 09333150)

ЗАЯВЛЕНИЕ

Я не могу явиться на ваш вызов, прежде всего потому, что я серьезно больна. Но если бы даже не было этого существенного обстоятельства, вы сами освободили меня от морального обязательства явиться на ваш суд. Освободили тем, что возбудили мое "персональное дело", как сообщил мне тов. Иванов, по "данным органов КГБ", т. е. по секретному, необоснованному и непроверенному доносу. При этом, само собой, нарушаются все этические, юридические и уставные нормы: обвинители - тайные, неизвестные; обвинение не сформулировано; первичная организация устранена от разбора дела и т. д.

Но суть, в конце концов, не в этом. В моем малом "персональном деле" хорошо просматривается общая ситуация: в партии и в стране успешно восстановлены сталинские нормы "презумпции виновности". В ведении органов КГБ - тайных, неподконтрольных и ненаказуемых - снова, как при Сталине, оказываются судьбы людей и решение идеологических вопросов. И они, эти органы, решают их своими тайными полицейскими методами.

Все это значительно шире и глубже, чем мой малый случай. Но в моем случае действуют те же законы беззакония. Возбуждая мое "персональное дело", парткомиссия способствует узаконению бесправия. Вместо того чтобы призвать к ответу тех членов КПСС, которые незаконно снабдили ордером Мосгорпрокуратуры ворвавшихся ко мне на квартиру 25 января этого года тайных агентов КГБ, вы призываете к ответу меня. Вместо того чтобы потребовать объяснений от этих агентов, которые, скрыв свои имена, рылись в моем белье и в моих письмах, унесли с собой весь мой личный и литературный архив, мои книги и мою пишущую машинку,- вместо этого вы требуете объяснений и оправданий от меня.

В чем?

Тов. Иванов не сумел сформулировать обвинение. Из его сбивчивых объяснений я поняла, что мне инкриминируется общение с людьми, которые по тем или иным причинам не устраивают КГБ. Но, вступая в 1926 году в партию, я не передоверяла свой разум, душу и совесть этим органам-даже тем, каковы они были тогда и как бы они тогда ни назывались. А с тех пор я (как и многие из вас) пережила 30-е годы, когда эти "органы" уничтожили цвет партии. И если десятилетия сталинизма не вытравили у меня стремление самостоятельно размышлять над тем, что происходит в партии и в стране, то теперь, к концу жизни, этого уже не вытравить никакими угрозами.

Не со вчерашнего дня и не с 1976 года, а гораздо раньше я думаю и пишу о том, что тревожит меня, и пытаюсь, путем обмена мыслями с другими, искать выход из бед и болей, переживаемых нашей страной. Излагать все эти мысли в коротком заявлении невозможно, но если вы хотите составить о них представление, вам следовало бы запросить у соответствующего ведомства изъятые им у меня мои статьи. Они, кстати, все подписаны моей фамилией - и многие из них в свое время были адресованы партийным органам и органам печати, пока я не потеряла надежду на способность работающих там людей прислушиваться к тем мнениям и соображениям, которые не совпадают с газетными передовицами. Это, впрочем, участь не только моя, человека вполне рядового: наши власти безрассудно и упрямо отказались вступить в диалог с такими достойными людьми, как академик А. Д. Сахаров, Ю. Ф. Орлов и многие другие. Вместо диалога с инакомыслящими к ним применяются жесточайшие репрессии, вместо споров и дискуссий - клевета и обливание грязью.

И я позволю себе высказать здесь мое глубочайшее убеждение человека, посвятившего всю свою сознательную жизнь (с 16 лет) делу создания коммунистического общества: не деятельность Хельсинкской группы, не выступления академика А. Д. Сахарова, даже не выступления или статьи действительных идейных противников социализма - не это все следует считать антисоветскими, антикоммунистическими акциями. Наибольший вред идеалам социализма и коммунизма -и внутри страны, и на международной арене - наносит репрессивная политика наших властей. В этом смысле наиболее последовательным антисоветчиком и антикоммунистом был Сталин, а сегодняшняя практика наследует сталинскую политику.

Разделяя взгляды западных компартий, осуждающих репрессивные меры, к которым прибегают наши власти для подавления мысли, я считаю, что не может быть социализма там, где люди не могут свободно обсуждать любые политические, идейные, философские, религиозные, экономические и другие проблемы. И не только обсуждать, но и осуждать (если они считают необходимым) деятельность своего правительства, партии, любого, самого высокопоставленного деятеля, любую, самую признанную и распространенную доктрину.

Без свободы мысли, слова и совести нет социализма - и нет выхода. Идеологическая монополия, вооруженная бичом полицейских репрессий, физически хлещет, прежде всего, по инакомыслящим, но идейно она разрушает именно тех, кто этим бичом орудует. Если на 62-м году после Октябрьской революции власть, называющая себя социалистической, партия, называющая себя коммунистической, противопоставляют чужой мысли полицейские меры подавления,-я не могу объяснить иначе, чем нравственным и интеллектуальным бессилием тех, у кого нет других аргументов, кроме репрессий.

Я считаю, что подлинные социалисты, подлинные коммунисты должны обладать другими аргументами. Должны уметь выслушивать мыслящих людей разных взглядов, прислушиваться к чужим мнениям, искать истину в диалогах, спорах, дискуссиях, ведущихся в нормальных условиях и на равных правах. И свое участие в журнале "Поиски" (не антисоветском и не антикоммунистическом, но свободном и бесцензурном) я рассматриваю как слабую, начальную попытку завязать на этом крохотном рукописном пятачке тот доброжелательный диалог, который, я считаю, нужен нашей стране.