Настоящее издание осуществлено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект № 97-03-16058)

Среди современных отечественных исследователей широко распространена точка зрения, согласно которой Россия - как культура и как цивилизация - переживает острый идентификационный кризис:

разрушив свою прежнюю, "советскую" идентичность, она оказалась на перепутье между постиндустриальным и традиционным обществом [1]. Подобный процесс происходит не только в России, но и в бывших республиках СССР, и в Восточной Европе -это выводит его за рамки одного общества и придает ему черты цивилизационного кризиса. Он затрагивает все сферы жизни изменяющихся обществ - семья и гендерные отношения в семье не являются здесь исключением, хотя, безусловно, процессы, в том числе и кризисные, характерные для них, имеют свою собственную логику и историю.

Социологические исследования семьи, традиционно связанные с демографией и экономической статистикой, отталкивались в своих выводах и прогнозах от зафиксированных этими науками фактов: падение рождаемости, рост разводов, неполных семей и одиночеств, сопутствующие исключительно высокому уровню женской занятости. Именно эти очевидные тенденции объясняли социологи, анализируя мотивы брака, Причины разводов, репродуктивные установки, семейную идеологию, функции современной семьи и, в конечном счете, обосновывая те или иные меры семейной политики. Именно на базе анализа и оценки этих тенденций возникли две концепции современной семьи: "алармистская", основанная на идее утраты важнейших цементирующих семью ценностей и "либеральная", основанная на идее прогресса и возвышения ценности свободного выбора. По сути дела, речь шла о противоположных оценках процесса модернизации семьи - о семье так называемого переходного периода.

Новая социально-политическая ситуация, сложившаяся в России и странах Восточной Европы, потребовала и изменения социологического; взгляда на семью. Попытка обосновать этот новый ракурс предпринята в европейском сравнительном исследовании, которое проходило в конце 1991 года. Исследование касалось положения семей с детьми-дошкольниками в условиях кризисной ситуации начала 90-х годов и фокусировалось на вопросах, важных для формирования концепции семейной политики.

Ключевые вопросы исследования рассматривались сквозь призму гендерного подхода: речь идет о ролевом балансе в семейной и профессиональной сферах и о том, как он отражается в гендерном самосознании респондентов - в их представлениях о мужской и женской ролях в семье и обществе, в тендерных стереотипах и ценностных представлениях.

Важнейшей особенностью исследования являлось то, что оно строилось как сравнительное и межкультурное, объединив несколько стран Восточной Европы и Западную Германию, принадлежавших до недавнего времени к противоположным политическим системам. В соответствии с этим, в основе анализа результатов лежит принцип "многократного зеркального отражения" ситуации, сложившейся в одной стране, в ситуациях, существовавших в других странах - участниках исследования. Одной из задач межкультурного сравнения являлось описание основных тенденций трансформации семьи в странах Восточной Европы (Польша, Венгрия, Восточная Германия, Европейская часть России) и выяснение своеобразия этой изменяющейся семьи по сравнению с относительно стабильной семьей Запада (среди участников исследования - Федеративная Республика Германия - ее старые земли), Таким образом, полученные нами результаты, их интерпретация и выводы исследования могут быть поняты в контексте складывающейся в отечественной социологии традиции межкультурных сравнений.

Хорошо известно, что длительный этап развития эмпирической социологии в советский период ставил задачу собрать реальную информацию об обществе - увидеть "лицо" этого общества, в зеркале социологии. Одной из наиболее сложных, но так и не решенных методологических проблем этого периода оказалась проблема несоответствия различных уровней объяснения социальной реальности: социально-философского, собственно социологического (теории среднего уровня, иди специальные социологические теории) и эмпирического (результаты конкретных исследовании). По сути дела, принцип перехода с одного уровня анализа на другой лишь провозглашался, но в реальности существовали три особых, "замкнутых в самих себе", более или менее близких к реальности представлений о советском обществе. Методология подобного исследования была основана на представлении о единой и по сути дела единственной культурной модели, в рамках которой сосуществовали различные социологические типы (например, типы образа жизни, демографического поведения, отношения к труду и т.д.). Единство социально-культурного контекста задавало стандарт для интерпретации эмпирических результатов и предопределяло характер теоретических объяснений.

С конца 80-х и особенно в 90-е годы благодаря внезапно расширившимся контактам с западными странами резко изменился контекст эмпирических исследований, возникла возможность сравнения результатов, полученных по единой или сходной методике в странах, принадлежавших к разным культурам и имевших до тех пор различное социально-политическое устройство. Начиная с 90-х годов, можно говорить о том, что сравнительные исследования начали превращаться в одно из самостоятельных направлений современной российской социологии. С этим направлением связаны как новые перспективы, так и особые методологические трудности.

Возможность межкультурного сравнения связана с самой природой социальных фактов - с тем обстоятельством, что "социо-структурное сходство может быть результатом разных исторических процессов и иметь при этом, по сути дела, те же самые психологические последствия" [2]. В то же время, часто оказывается, что то, что на поверхности выглядит как сходство, при более тонком анализе обнаруживает отчетливую российскую специфику. С одной стороны, эта особенность кросскультурного материала облегчает его интерпретацию, так как найденное сходство уже "готово" для интерпретации в рамках существующей социологической теории. С другой стороны, обнаружение и интерпретация различий предполагают выход за пределы собственно эмпирического исследования и поиск "базовой теории" для объяснения этих различий в контексте исторических, культурных и политико-экономических особенностей стран, участвующих в исследовании.

В сравнительных исследованиях впервые появляется возможность эмпирической проверки стереотипных представлений о российской, советской и постсоветской культуре. Кроме того, такие исследования являются, по сути дела, единственным способом проверить, имеем ли мы дело с некоторыми социальными процессами, свойственными, например, всем модернизирующимся обществам, или полученные результаты обусловлены в большей мере вполне конкретными историческими, культурными или политическими обстоятельствами, присущими России. Наконец, сравнительные исследования представляют собой особый метод выдвижения гипотез, их проверки и дальнейшего развития социологической теории. Они в то же время обеспечивают определенный стандарт для интерпретации данных, полученных исключительно на российском материале.

В то же время, "классические" проблемы эмпирического социологического исследования при кросскультурном подходе требуют особой методологической проработки. К ним относятся следующие.

1. Проблема теоретической концепции. В нынешней практике российско-европейских и российско-американских проектов исходная теоретическая концепция не является, как правило, фундаментом исследовательской работы - она выстраивается в процессе интерпретации данных и является скорее совокупностью объяснений и новых гипотез, выдвигаемых входе этих объяснений.

2. Проблема понимания "другого". В исследованиях, которые осуществляются Россией совместно с Европейскими странами и США, остро стоит проблема диалога культур, поскольку речь идет о чрезвычайно сложно организованных нетрадиционных обществах, каждое из которых по природе своей скорее монологично. Но если европейские и американские исследователи, по меньшей мере, несколько десятков лет работают в культуре исследовательского диалога, сохраняя при этом специфику национальных школ, то для России - это принципиально новая ситуация, в результате чего в процесс самого исследования "органично" вплетаются мифы и стереотипы, рожденные десятилетиями вынужденной изоляции. Примеры таких стереотипов: "мы менее профессиональны, но более культурны", "мы - творцы идей, они - эмпирики", "Российская и европейская исследовательские традиции абсолютно различны", "Россия должна учиться у Запада, отказавшись от собственного опыта", "в России (благодаря ее советскому прошлому) отсутствует полноценная теоретическая традиция".

3. Проблема языка. Оказывается, что чрезвычайно сложно сделать адекватно понятными как некоторые ключевые понятия современной социологической теории, так и вырванные из контекста понятия обыденного языка. Первые, даже став достаточно популярными, часто "живут" в русском языке в виде кальки, лишаясь при этом значительной части своего исходного смысла (например, "гендер" - английское gender, или "социальный пол" - понятие, как показывает опыт эмпирических исследований, оставшееся "пустым" для русского языка). Что касается слов обыденного языка, используемых в анкетах и интервью, то простой, даже вполне корректный перевод, часто искажает специфику их употребления в бытовой культуре, лишает присущей им многозначности.

4. Методические сложности. Зачастую оказывается почти невозможным обеспечить сопоставимость статистических показателей, применяемых в России и других странах для описания одного и того же явления.

Несмотря на все методологические, методические и практические сложности, связанные с осуществлением сравнительных исследований, они значительно расширяют спектр представлений о российском, постсоветском, обществе, "отражая" его проблемы в "зеркалах", которыми являются для него традиционные западные и постсоциалистические общества. Одним из таких опытов "отражения" явилось Европейское сравнительное исследование "Семья: Восток-Запад", в котором наряду с Россией участвовали Западная и Восточная Германия, Польша и Венгрия.

Существует точка зрения, согласно которой одним из ярких проявлений нынешнего кризиса является то, что "в общественном сознании сосуществуют и борются две системы ценностей - новая "западная", характерная для менталитета капиталистического общества, и "восточно-европейско-социалистическая", характерная для нашего недавнего прошлого и традиционного русского менталитета [3]. Вместе с тем в наших результатах наиболее ярко проявились различия, обусловленные целым комплексом культурных, исторических и социально-политических особенностей каждой из стран, участвовавших в исследовании, что часто не позволяет рассматривать их как единое целое и противопоставлять западным странам, тоже, безусловно, не представляющим собой чего-то единого.

Идея сравнить профессиональный и семейный опыт мужчин и женщин, принадлежавших в самом недавнем прошлом к противоположным социально-политическим системам. Предполагала, что, во-первых, мы обнаружим существенные различия в их описании и восприятия этого опыта, а во-вторых, что эти различия можно будет объяснить, имея в виду принципиальную разницу социальной и политической ситуации респондентов, живущих в Западной и Восточной Европе. В общем и целом это предположение подтвердилось, но более интересным оказалось то, что действительно обнаруженные различия связаны не столько с тем, что одни (западные немцы) никогда не участвовали в "социалистическом эксперименте", а другие родились, выросли и создали собственные семьи в советское время - а, как кажется, с более глубокими культурными и историческими особенностями стран, участвовавших в исследовании. В свою очередь, выход за пределы одной (российской) культурной модели дает возможность оценить остроту социальных проблем, расширяет наши представления о "норме" и "отклонении", сложившиеся в рамках этой культурной модели.

Социологический опрос респондентов, имеющих детей-дошкольников, проводился в России в августе-ноябре 1991 года. Было опрошено 500 замужних матерей, 100 незамужних матерей и 200 мужчин-отцов. Опрос проводился в пяти городах Европейской части России: в Москве, Екатеринбурге, Таганроге, Кропоткине (Краснодарский край), Щелково (Московская область). Таким образом, респонденты являлись жителями столичного и крупного (более 1000000 жителей) города, среднего города (500000 жителей), малого города (80000 жителей). В сокращенном и несколько видоизмененном виде анкетный опрос был повторен в Москве в 1992-1993 годах и в 1994 году. Он был также дополнен материалами интервьюирования женщин, представляющих собой "новые" социальные типы: безработные и жены бизнесменов.

Типичная городская семья с детьми в России 1991 года - это двое работающих супругов или работающая мать (в случае неполной семьи), живущие, в основном, на зарплату, которую они получают в государственном учреждении. (Некоторые общие характеристики опрошенных представлены в таблицах 1-13). Именно в 1991 году ситуация начала резко меняться: если минимальная зарплата еще могла составлять немногим более 100 рублей, то представления о максимальной обновлялись каждый месяц. Понятия "бедный" и "богатый" реально входили в жизнь каждой семьи. Появлялись семьи, в которых женщины могли не работать, поскольку доход мужа обеспечивал очень высокий, по российским меркам, жизненный стандарт. Появились безработные. Начали возникать частные детские сады и школы, доступные далеко не всем. Быстро росли цены на продукты питания и одежду, в том числе продукты и одежду для детей. В конце 1991 года люди жили в ожидании того, что жизнь станет труднее материально и психологически. Они боялись, что не смогут приспособиться к этой новой жизни, хотя плохо представляли себе, какой она в действительности окажется.

Благодаря сравнительному исследованию, мы смогли увидеть российскую семью на фоне европейской семьи и найти эмпирический материал, который позволяет прояснить особенности российской семьи по сравнению, с одной стороны, с семьей постсоциалистических

таблица. Общее число опрошенных и странах, участвовавших в исследовании

стран, а с другой, с семьей западноевропейских стран (Германии и по некоторым позициям - Швеции).

По единообразной анкете были опрошены три группы респондентов из России, Западной Германии, Восточной Германии, Польши и Венгрии, Общее число опрошенных составило 6000 человек, но по численности группы были различны - это демонстрирует таблица.

"Единицей опросам был респондент (замужняя женщина, женатый мужчина или незамужняя женщина), имеющий детей (ребенка) в возрасте от 1 до 7 лет. Общее число детей в семье не должно было быть более трех.

Все опрошенные мужчины в момент опроса работали. Что касается женщин, составлявших, как показывает таблица, основную часть респондентов, то каждая из стран имела свой профиль в зависимости от особенностей занятости женщин.

В России 69% респонденток работали, 87% из них были заняты полный рабочий день. 5% опрошенных учились, 9% находились в оплачиваемом отпуске по уходу за ребенком, 16% не работали в связи с наличием в семье маленького ребенка и 1% причислили себя к безработным. Это распределение, в целом, отражает ситуацию, в которой находились российские женщины, живущие в городе и имеющие детей-дошкольников.

В Западной Германии только 10% женщин были заняты полный рабочий день, 21% работали неполный рабочий день, 5% были безработными, 1% учились и 63% обозначили свой статус "домашняя хозяйка".

В Восточной Германии 70% респонденток работали: 42% опрошенных были заняты полный рабочий день, менее 5% работали по специальному графику, 8% имели неполный рабочий день; 11% учились, 26% были безработными, 5% находились в отпуске по уходу за ребенком, 4% - домашние хозяйки.

В Польше 63% респонденток работали, среди них 95% были заняты полный рабочий день. 15% являлись безработными, 1% учились, 11% находились в отпуске по уходу и 11% не работали.

В Венгрии 64% женщин работали, из них 91% - полный рабочий день. 1% учились, 19% находились в отпуске по уходу, 5% были безработными, 12% не работали.

Уже эти данные позволяют видеть принципиальную разницу между странами, принадлежавшими до недавнего времени к разным политическим системам. С одной стороны. Западная Германия, сохранившая, по крайней мере, для женщин, имеющих маленьких детей, роль домохозяйки в качестве базовой. С другой стороны, бывшие социалистические страны, в которых для женщин стала нормой работа вне нома. Характерно, что в России, Польше и Венгрии даже женщины, временно не работавшие в связи с наличием в семье маленького ребенка, не называли себя "домашними хозяйками". Для них более естественно было ответить:

"не работаю, сижу с ребенком". Бросается," глаза и то, что среди бывших социалистических стран Восточная Германия в наибольшей степени испытывала на себе трудности социально-экономического перехода: в ней оказался самый высокий процент безработных респонденток. Россия же выделяется, во-первых, самой незначительной долей безработных среди респонденток, а во-вторых, несколько более высокой - по сравнению с другими постсоциалистическими странами - долей не работающих женщин ("условных" домохозяек) и несколько меньшим - по сравнению с Польшей и Венгрией - числом женщин, работавших полный день. Эти особенности России в нашем исследовании говорят, прежде всего" о том, что она находилась на начальном этапе экономического перехода и не "толкнулась еще в полной мере с реалиями рыночной экономики.

Интервьюирование, проведенное нами "по следам" основного большою исследования позволило проследить развитие некоторых тенденций и высказать предположения по доводу того, как находящаяся в фокусе нашего внимания группа респондентов (семейные люди с детьми-дошкольниками) решает свои проблемы (или предполагает их решить) в условиях все более радикальных, изменений.

Как известно, 1991 год стал для России "годом великого перелома". В августе закончилась Советская эпоха и началась другая, название которой еще не найдено. Российская семья, как и все общество, оказалась в глубоком кризисе: меняющиеся стандарты жизни не могли не отражаться на межличностных отношениях. Вместе с тем это не означало и не означает полного разрыва с прошлым - более того, опыт советской семьи, стереотипы гендерных отношений сложившиеся в этот период времени, долго еще будут определять судьбу семьи постсоветского периода. И именно потому, что прошлый опыт склонны сейчас не только переоценивать, но и порой просто зачеркивать, на скорую руку создавая новые мифы, необходимо зафиксировать его реальные черты. Наши предыдущие исследования, в центре которых стоял вопрос о представлениях о семье, существующих у детей и подростков [4], показали, что модель семейной социализации советского времени была достаточно противоречива и существовала на "стыке" между эгалитаризмом и традиционализмом. Советскую семью с полным правом можно (дало назвать семьей переходного типа с характерными для нее "женской доминантой" [5] и конфликтностью межролевого взаимодействия.

В самом общем виде выводы наших предыдущих исследований 1988-1989 годов свщдятся к следующему:

Результаты исследований 1988-1989 годов, проведенных в Москве ¹, Ориенбурге и Владивостоке (всего было опрошено 1800 респондентов) дозволили выявить несколько видов представлений 6 семье:

3. Семейная идеология - "концепция семейной жизни", нормы равенства и главенства, автономии и единства, степень толерантности к различным формам семейного поведения.

4. Структура ценностей и планы на будущее - семья в контексте основных жизненных целей, основные "параметры" счастливой семьи в представлениях школьников и взрослых, семья как часть жизненной стратегии и избираемого стиля жизни.

Выявилась относительная независимость демографических установок от социально-демографических параметров семьи - таких как доход, образование, состав семьи, стаж проживания в городе. Полный консенсус наблюдался как у детей, так и у родителей в отношении нормы детности (двое детей). В возрасте от 9 до 12 лет она еще не являлась столь общей, как у. старшеклассников и взрослых - это позволило предположить, что возраст утверждения этой нормы - 13-15 лет. Более лабильны и в большей степени зависели от конкретных условий жизни, поколенческих .различий и ценностной иерархии возраст вступления в брак и возраст рождения первого ребенка. От возраста опрошенных оказались особенно зависимы предпочтения пола будущих детей: у старшеклассников и взрослых они были достаточно однозначны ("мальчик и девочка"), в то время них школьников была выражена ориентация на собственный пол предпочитали "девочку", мальчики - "мальчика").

В образе семьи обнаружилась высокая степень нормативности, "заданности" семьи как чего-то необходимого, желанного, "теплого", ". Подавляющее большинство вербальных характеристик семьи и родителей соответствовали этому идеализированному образу. (Отметим, чтов классическом исследовании Т. Адорно "Авторитарная личность" зафиксирована прямая связь между степенью идеализации человеком своих родителей и степенью его собственной авторитарности). В то же время контент-анализ сочинений и проективные, в особенности

¹ В 1989 году в Москве опрос проводился в рамках исследования под руководством В.Б. Ольшанского

невербальные методики (рисунки на тему "Моя семья") обнаружили наличие в семьях тяжелых нарушений взаимодействия и отношений. Такой "разлом" между реальным опытом в родительской семье и идеализированным представлением о ней не может не сказываться впоследствии на отношении к семье, супругу, детям в будущем.

В семейной идеологии в полной мере отразился переходный характер современной городской семьи. Для представлений о "нормальной" семье были характерны "спутанность" традиционных и эгалитарных форм главенства, одновременное требование автономии и полного, нераздельного единства супругов. Причем дети оказались более "традиционны", чем родители. Особенно выделялась в этом отношении группа подростков из неполных семей. Их представления о семье характеризовались явным сдвигом в сторону "патриархальности": непризнанием норм автономии в семье, более высокой степенью "нормативной путаницы", негибкостью и алогичностью отношения к семейной жизни. Именно они составили 80% ответивших, что "последнее слово должно оставаться за мужем" и 83% среди тех, кто сказал, что "домашнюю работу должна выполнять жена". Ни один из них не признал, что "работа жены может быть важнее работы мужа", и все согласились с тем, что "работа мужа важнее работы жены". Это, по-видимому, объясняется идеализацией образа отца при .отсутствии реального жизненного материала для построения более адекватной додели супружеского взаимодействия. В то же время они разделяли представления о равенстве в семье и чаще, чем остальные школьники: респонденты отмечали две взаимоисключающих позиции - патриархальную и эгалитарную.

Наши данные показали, что семья остается одной из важнейших жизненных целей, обязательной частью жизненной стратегии молодых людей. Однако другие ценности и прежде всего всецело поощряемая родителями ориентация на образование и "интересную работу" преобладали над с "семейной ориентацией" не только у юношей, но и у девушек.

Наше исследование 1988^1989 годов ясно показало, что нормы семейного поведения - по крайней мере для городской семьи - являлись достаточно универсальными: подавляющее большинство респондентов описывали как "нормальную" семью с двум" небольшими, примерно равными доходами (оба супруга при этом - специалисты, ориентированные на работу), живущую отдельно от родителей супругов, но пользующуюся их помощью. В то же время на уровне внутрисемейного взаимодействия принимались традиционные нормы, вступающие в конфликт с эгалитарной моделью семейной жизни.

Таким образом, Европейские сравнительное исследование 1991 - 1994 годов било логическим продолжением нашей предыдущей работы. Мы предполагали выяснить, в какой мере модель "переходности" семьи и тендерных отношений характерна для России и других европейских - прежде всего, постсоциалистических - стран. Как конкретно это выражается в тендерных стереотипах, системе ценностей семейных мужчин и женщин, в решении ими проблемы сочетания семьи и работы, в противоречии между семьей и карьерой, в восприятии ими родительских ролей и мер семейной политики. Наконец, каким образом мужчины и женщины, имеющие маленьких детей, приспосабливаются к условиям жизни в кризисном обществе. Что способствует успеху одних и препятствует адаптации других?

Особенность российской ситуации последних двух-трех лет состоит в что, в условиях социально-экономического кризиса пересматривается тип семейной стратегии, доминировавшей в обществе. Речь идет о стратегии нуклеарной семьи с профессионально занятыми супругами, небольшим и в принципе регулируемым числом детей, "воспитание которых осуществляется как семьей, так и обществом, по преимуществу, с эгалитарной системой власти, достаточно систематическими, но в большей степени деловыми контактами с родственниками, при непременной ориентации всех членов семьи на другие социальные институты и на интенсивное общение с друзьями" [6]. Хотя семья такого типа остается пока базовой моделью, тем не менее происходят качественные сдвиги, которые становятся все заметнее и исподволь меняют повседневную жизнь людей, их семейные и профессиональные стратегии. Одна тенденция связана с процессом "приватизации" стиля жизни - со все более отчетливой ориентацией людей на частную сферу, другая - с усиливающимся разграничением мужских и женских ролей в семье. Последнее представляется особенно драматичным, поскольку жизненная стратегия российской женщины на протяжении нескольких поколений включала в себя практически обязательную профессиональную занятость вне семьи. Это определило ключевой вопрос исследования: привела ли особая, по сравнению с другими странами, ситуация с женской занятостью к большей устойчивости профессиональной идентичности женщины, и как сказался опыт советской эмансипации на профессиональных и семейных установках мужчин и женщин, на их ценностных ориентациях, на гендерных отношениях в целом?

В соответствии с этим в центре исследования стоит проблема двойной идентичности и особенности традиционного конфликта "семья-работа". Мы предположили, что представления семейно-ориентированных женщин существенно отличаются от соответствующих представлений профессионально-ориентированных женщин. В то же время, "дилема. двойной идентичности" решается и мужчинами.

Современные особенности традиционного конфликта между семьей работой обусловлены как процессом модернизации семьи, изменением отношений власти в ней, связанных прежде, всего с возрастающим значением работы и профессии в жизни женщин, развивающимся фминистским дискурсом, так и сосуществованием в культуре двух противоположных ориентации: преимущественно "мужской" - на профессию и преимущественно "женской" - на дом и семью. Более того, в последнее время все более заметными становятся признаки того, что в России и постсоциалистических странах происходит возврат к традиционной семейной модели. Мы исходим из того, что это не магистральная линия развития семьи, а реакция на экономический и социокультурный кризис и одна из стратегий выживания, а не развития семьи. С нашей точки зрения, это стратегия, которая "спровоцирована" падением доверия к государству и мерам, с помощью которых оно пытается облегчить адаптацию семьи к нынешнему периоду, растерянностью и апатией, которые свойственны массе людей, переживающих "цивилизационный шок" перехода к новому укладу жизни. Тем не менее, опыт этого времени не может не сказаться на судьбе семьи как социального института и, прежде всего, на результатах социализации молодого поколения.

Таблица 1.Образовательный уровень замужних женщин-матерей с различной ориентацией на профессиональную занятость

Таблица 2 Социальный статус замужних женщин-матерей с различной ориентацией на профессиональную занятость

таблица 3. Заработная плата замужних женщин-матерей с различной ориентацией на профессиональную занятость

Далее...